«Глава III»

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ АКСАКОВ — МИЧМАН РУССКОГО ФЛОТА

В селе Верхние Прыски Козельского уезда Калужской губернии 20 апреля 1899 года родился мальчик. Назвали его Сережей в честь отца — члена Калужской губернской земской управы Сергея Николаевича Аксакова.

К моменту появления на свет Сережи, у его родителей уже было четверо детей. Старшему Борису — впоследствии мужу известной мемуаристки Татьяны Александровны Аксаковой (урожденной Сиверс), шел тринадцатый год. Три сестренки Ксения, Нина и Вера были моложе. Была еще одна дочь Валентина, но она умерла в младенчестве.

Как приводилось раньше, на имя отца Сережи, Сергея Николаевича Аксакова, был записан большой двухэтажный дом в Калуге, приобретенный 17 апреля 1885 года у жены губернского секретаря Надежды Дмитриевны Мухановой (урожденной Тана-гель). Сергею Николаевичу — в то время подпоручику 5-го гренадерского Киевского полка было 23 года отроду. В этом доме, на Нижней Садовой улице — 46, Аксаковы жили в зимнее время.

Куплен он был родителями Сергея Николаевича — надворным советником Николаем Васильевичем Аксаковым (участником Крымской войны 1853-1856 гг.) и его женой, Юлией Владимировной (урожденной Воейковой) за 3000 рублей серебром.

В летнее время все большое семейство Аксаковых, а у Николая Васильевича и Юлии Владимировны было 8 детей и 13 внуков, как правило, проживало в имении Антипово, которое Юлия Владимировна в 1860 году унаследовала по духовному завещанию своего отца (152 десятины земли). Там, на высоком берегу живописной извилистой речки Серёны, среди красивого яблочного сада стоял небольшой усадебный дом, который впоследствии также унаследовал Сергей Николаевич.

В имении он пытался наладить производство яблочной пастилы, для чего за 900 рублей выписал огромную американскую сушилку. Однако она не поместилась ни в одно из имеющихся строений, так и не была запущена в дело, проржавела и стала «народным достоянием».

Все мужчины этой Аксаковской семьи и их предки выбирали военную карьеру, были участниками практически всех войн, которые выпали на долю России.

Сережа также пошел по их стопам, но, в отличие от отца и старшего брата Бориса, он был романтиком и с детства, начитавшись Станюковича, мечтал о море.

«. смуглый, черноглазый, похожий на отца мальчик. » — такое описание внешности Сережи дает Татьяна Александровна в «Семейной хронике». Когда брат Борис и его жена Татьяна отправлялись в свадебное путешествие в Египет, Сережа взял с них слово, что те привезут ему воды из Нила и песку из африканской пустыни. Обещание было выполнено с добавлением некоторых пустынных колючек, сорванных в окрестностях Гелуана.

Все это предопределило дальнейшую судьбу юноши — его выбор пал на основанный 14 января 1701 года Петром Великим Морской корпус, которому в 1914 году был пожалован шеф — Наследник Цесаревич Алексей Николаевич.

Став кадетом Морского корпуса, Сергей Сергеевич принялся прилежно изучать военное ремесло. Как и большинство его сверстников, постигал жизненную мудрость и пропитывался духом морского товарищества.

В основе успеха всех его дел лежал веками передававшийся из поколения в поколение знаменитый на всю округу «аксаковский» характер, отличительными чертами которого было неприятие любой несправедливости, принципиальность и преданность своей Родине до конца.

Из воспоминаний вдовы Сергея Сергеевича, Марины Александровны (урожденной Гершельман), проживающей в Аргентине в Буэнос-Айресе:

«Будучи подростком, в Морском корпусе, Сергей за какую-то «шкоду» угодил в карцер. Как раз отец, Сергей Николаевич, был в Санкт-Петербурге и заехал навестить сына. Узнав, что тот наказан, он оставил гостинец, но не согласился, чтобы дежурный офицер просил начальство выпустить Сергея для встречи, и уехал в Калугу. Можно себе представить разочарование мальчишки, обожавшего отца. Потом, уже взрослым, он с восхищением и одобрением рассказывал об этом случае. Как расценивать поступок отца? Как «аксаковский характер» или как принципиальные меры воспитания? Не знаю, что калужане называли «аксаковским» характером, потому не могу судить, насколько Сергей Сергеевич унаследовал его. Во всяком случае, он был старых правил жизни и очень принципиален в своих взглядах, от своего мнения не отступал …».

Шло время, за будничными заботами незаметно наступил 1917 год, когда для Сергея и его сверстников, казалось, рухнуло все.

Вспомогательный крейсер «Орел», на борту которого находился гардемарин Сергей Сергеевич Аксаков, находясь в учебном плавании, в порт приписки не вернулся. Он бросил якорь в порту Владивостока, куда из Санкт-Петербурга были переведены старшие роты Морского корпуса.

Команда «Орла» сошла на берег и влилась в армии адмирала А.В. Колчака. Известно, что Сергей Сергеевич Аксаков находился в составе частей, предпринимавших отчаянные попытки отбить у красных царскую семью.

Из воспоминаний Марины Александровны: «Впоследствии, вспоминая свою долгую и интересную жизнь, Сергей Сергеевич любил рассказывать (и делал это увлекательно) о плаваниях, о Корпусе. О войне говорил — Это самое ужасное, но ужаснее всего это Гражданская война. Ведь там брат убивал брата! С содроганием вспоминал как им, 19-летним юношам приказывали расстреливать пленных. Он, когда мог, уклонялся от этого, но не было тыла и их некуда было отправлять. То же было и у красных.

В конце жизни Сергея Сергеевича я случайно присутствовала при его вечерней молитве, которую он заканчивал словами: «Господи, упокой всех убитых мною и из-за меня». Теперь, молясь за Сергея Сергеевича, я добавляю — и всех им поминавшихся». 2 апреля 1920 года по результатам экзамена в Сингапуре, гардемарины 1 роты были произведены в корабельные гардемарины.

27 октября 1920 года Сергей Сергеевич Аксаков на посыльном судне «Якут» прибыл в Севастополь. До эвакуации Русской Армии П.Н. Врангеля исполнял должность воспитателя Морского корпуса.

10 декабря 1920 года был произведен в мичманы. Когда было принято решение покинуть родные берега, боевые корабли русского флота, на борту одного из которых находился мичман С.С. Аксаков, с заходом в Константинополь прибыли в Бизерту.

Бизерта находилась на севере Африки в Тунисе и служила в то время второй после Тулона базой французского средиземноморского флота. В начале Первой мировой войны в соответствии с договором, подписанным министром Сазоновым, в случае победы она должна была отойти России.

В нескольких километрах от морского берега располагалось глубокое озеро, из которого в море вытекала река. По слухам площадь поверхности озера составляла около 150 квадратных километров, и в нем смогли бы разместиться все военные флота мира того времени. Здесь и должны были бросить якоря около 60 Российских боевых судов и 20000 человек, вынужденные покинуть свою Родину.

Для размещения личного состава был выбран форт «Джебель Кебир», а лагерь «Сфаят» был отдан для обустройства персонала, складов и служб. В Бизерту был переведен и Морской корпус, где с января 1921 года по октябрь 1924 года прошли долгие месяцы неизвестности и несбывшихся надежд.

В Морском кадетском корпусе вместо классов были роты, и обучение начиналось с 7-ой роты, соответствующей 4-му классу общеобразовательной школы. Кроме кадетских рот было три (от 3-ей до 1-ой) гардемаринских роты, соответствующих специальному высшему образованию. Заканчивалось обучение годом практических занятий в период кругосветного плавания, по результатам

которого старшие гардемарины 1-ой роты производились в корабельные гардемарины.

Именно этот порядок освоения морского военного дела, принятый в России, дал основание считать выпуск Морского корпуса в апреле 1920 года, где был Сергей Сергеевич Аксаков, последним — по полному курсу обучения.

Программа существовавшего в Бизерте на субсидии французского правительства Морского корпуса была приравнена к программе средних учебных заведений Франции. Диплом Морского корпуса выпусков периода после 1921 года соответствовал французскому «Башо», то есть аттестату зрелости.

Бытовые неудобства: отсутствие электричества (ветровой динамки хватало лишь на освещение корпусной церкви), маленькие для молодых здоровых организмов пайки — все компенсировалось романтикой предстоящих походов, возвратом на дорогую любимую Родину.

Да и преподаватели Морского корпуса были овеяны славой предыдущих войн.

Например, комендантом форта и начальником строевой части был назначен Георгиевский Кавалер (Кавалер Георгиевского Оружия) капитан 1-го ранга М.А. Ки-тицын. Чтобы понять, что для кадетов значило это имя, приведем один факт его боевой биографии.

Во время Первой мировой войны он командовал подводной лодкой «Тюлень», которая в Черном море крейсировала под Анатолийскими берегами на близком расстоянии от турецких батарей, лишь временами показывая свой перископ над водой. Однажды экипажем лодки был замечен большой турецкий военный транспорт, идущий вдоль берега под защитой турецких батарей. Точно рассчитав расстояние, М.А. Китицын взял курс на сближение с неприятельским судном и всплыл в ста метрах от него со стороны берега.

Транспортное судно «Родосто» было загружено вооружением, которое везло на Кавказский фронт для снабжения турецкой армии.

«Тюлень» сразу же открыл огонь из своих 75 миллиметровых орудий и пулеметов. Ответный, но беспорядочный огонь «Родосто» из орудий крупного калибра был безрезультатен. На «Родосто» вспыхнул пожар, началась паника, команда, спустив турецкий флаг, подняла белый. Турецкая береговая батарея не смогла оказать помощь, рискуя потопить транспорт своим огнем. Приблизившись к судну, М.А. Китицын высадил на «Родосто» команду из 10 матросов и офицера, которые разоружили турок и оказавшихся там немецких офицеров. Плененный корабль через два дня прибыл в ликующий Севастополь в сопровождении маленького «Тюленя».

Среди кораблей, нашедших свой последний причал в Бизерте, было и учебное судно «Моряк», служившее базой для морской практики воспитанников Морского корпуса.

Построен «Моряк» был на Сормовском заводе в 1904 году и до Бизерты носил имя «В.К. Ксения Александровна». Этот тип судна имел три мачты с прямыми парусами (всего 14 парусов общей площадью в 9000 футов). Кроме этого на «Моряке» была паровая машина и два котла, угольный и нефтяной — для практики будущих моряков. Помещения и кубрики были рассчитаны приблизительно на 100 человек.

Вахтенным офицером на «Моряке» и служил все эти годы мичман Сергей Сергеевич Аксаков, передавая свой опыт кадетам Морского корпуса, которые были не намного младше его самого.

Из письма выпускника Морского корпуса Н.Остелецкого Марине Александровне после смерти ее мужа: «Что же могу Вам сказать о Сергее Сергеевиче, только много хорошего. Воспитал последнего председателя Морского Собрания (в Париже), коим я являюсь уже 35 лет. В последний раз я видел Сергея Сергеевича в Париже, он чудом спасся в Петербурге, где были расстреляны несколько наших товарищей по Корпусу, отправленных в Россию и преданных еще до их отъезда из Парижа. На его письмо с покаянием о том, что он когда-то наказывал меня в Корпусе, я ответил, что мало наказывал, если бы больше, то я был бы лучшим председателем.

Его кадеты любили, это очень трудно заслужить воспитателю — кадетскую любовь. Он сам был кадетом и знает, что это такое. Сергей Сергеевич был скромен и справедлив, у него была морская душа, он никогда не сердился и не придирался, и это было исключением. Тем более его выпуску было очень трудно быть воспитателями из-за малой разницы в годах: со мной только 6 лет. Потом, конечно, еще больше сблизились и на кораблях и затем здесь в Париже, часто видясь и имея во всем общие взгляды. Вернувшись из России, он был в Париже только одну ночь, из которой он потратил на наше свидание два часа».

Осенью 1924 года Франция признала СССР. Это был конец национального флота России.

15/28 октября бледный от волнения, симпатизировавший русским морякам Вице-Адмирал Эксельманс, префект Бизертинского военного округа, сообщил русским офицерам о состоявшемся факте. Помня, что немцы по окончании мировой войны, приведя для передачи англичанам свой флот, затопили его на глазах у последних -адмирал Эксельманс снова обратился к офицерам: «Неправда ли вы даете мне честное слово, вы не потопите ваших кораблей?», — но русские офицеры стояли как вкопанные, сохраняя гробовое молчание.

16/29 октября 1924 года в 17 часов 25 минут по сигналу русского адмирала в соответствии с уставом Флота на русских военных кораблях были спущены Андреевские флаги. Горнист на «Генерале Алексееве» стал играть «Спуск флага.», но не в состоянии был докончить сигнал, нервная спазма сдавила горло. Флаги спустили до уровня человеческого роста, чтобы все смогли поцеловать их.

Так был спущен Андреевский флаг, данный русскому флоту Петром Великим в 1703 году после занятия устья Невы. Он был обречен на хранение у рассеянных по всему миру русских моряков, как символ военной доблести и наивысшей ценности -служению России.

Сергей Сергеевич Аксаков перебрался в Париж, где сразу начал сотрудничать с монархическим движением. Его тогда возглавлял пользовавшийся большим авторитетом у военных бывший Верховный Главнокомандующий Великий Князь Николай Николаевич. Помощником по организации «особой работы» против Советской России был генерал Александр Павлович Кутепов. Там же в Париже Сергей Сергеевич вступил в Русский Обще-Воинский Союз (РОВС), созданный П.Н. Врангелем в сентябре 1924 года. Он устроился на автозавод Рено, где работал маляром и шофером. В 1926 году С.С. Аксаков закончил боевые «Кутеповские курсы», сблизился с генералом А.П. Кутеповым.

По указанию А.П. Кутепова Сергей Сергеевич начал сотрудничать с Польской разведкой, готовясь к первой нелегальной заброске на территорию Советской России.

Приведем некоторые выдержки из агентурных донесений советской контрразведки.

«… в обзоре деятельности резидентуры «R-7/I» (Москва, 1924/27 г.г.), составленном Министерством национальной обороны Польской Народной Республики, в списке членов монархической организации, доставляющих информацию резидентуре «R-7/1» и непосредственно II отделу Генштаба буржуазной Польши, проходит АКСАКОВ Сергей Сергеевич.

АКСАКОВ С.С. проживал в Париже. По соглашению со II отделом Генштаба буржуазной Польши приезжал в Варшаву в 1926 г.

Кроме того, в обзоре резидентуры «Пилигрим» (Париж, 1934/38 г.г.) II отдела Генштаба буржуазной Польши, составленном вышеуказанным Министерством, в списке агентов резидентуры проходит АКСАКОВ Сергей. Подлинные документы находятся в Польше». К периоду 1926 года относится и первое задание Сергея Сергеевича Аксакова, связанное с нелегальным проникновением в Советскую Россию с целью создания в Санкт-Петербурге контрреволюционного подполья и сбора информации разведывательного характера. Кроме того, необходимо было выполнить личное поручение генерала А.П. Кутепова, который просил разыскать его сестру и оказать ей помощь, в том числе материальную. Во время выполнения этого задания С.С. Аксаков был арестован, но из-под стражи бежал. По данным самого Сергея Сергеевича первый нелегальный поход в Советскую Россию был им предпринят в 1927 году, однако, в архивах советских органов госбезопасности факт его ареста и побега был датирован 1926 годом.

Проживая во Франции, Сергей Сергеевич все же поддерживал связь с родными. Через объявление в газете его разыскали родственники Татьяны Александровны Аксаковой — жены старшего брата Бориса.

Ее мать Александра Гастоновна (урожденная Эшен) была француженкой, эмигрировала из России вместе с последним мужем князем Владимиром Алексеевичем Вяземским во Францию, где имела состоятельную родню. Жила в Ницце, содержала ресторанчик «Cafe des Fleurs», где собиралась бывшая российская аристократия. Дружила с женой Великого Князя Михаила Александровича, Натальей Сергеевной Бра-совой. Гостившего у нее и трагически погибшего Джоржа — сына Натальи Сергеевны и

Великого Князя Михаила Александровича, похоронила в своей родовой усыпальнице на закрытом парижском кладбище Пасси.

В октябре 1926 года в Париже состоялась встреча Сергея Сергеевича с Татьяной Александровной перед ее возвращением в Россию. По просьбе брата Бориса и теток Ольги и Александры С.С. Аксаков передал через нее весточку о себе и свою фотографию, которую очень хотели заполучить сотрудники ОГПУ.

Татьяна Александровна в это время вывезла из России сына Дмитрия и племянника Алика, опасаясь за их жизни. Что касается встречи с братом мужа, то в своих мемуарах она писала: «Последний вечер в Париже я провела с Сережей Аксаковым (вечер этот мне потом дорого обошелся!).». В протоколах допросов Т.А. Аксаковой (Сиверс) на Шпалерной в 1935 году чекисты усиленно интересовались их встречей, о которой упоминалось и на ее допросах в 1937 году, когда она была осуждена на 8 лет концлагерей. Деятельность Сергея Сергеевича обсуждалась и при допросах на Лубянке его двоюродного брата Михаила Георгиевича Аксакова (расстрелян 10.02.1938), матери Михаила Георгиевича и его жены в 1937 г.

От Татьяны Александровны Сергей Сергеевич узнал, что одна из его родных сестер Нина вышла замуж за партийного функционера Николая Ивановича Смирнова (впоследствии заместителя Наркома связи, арестованного НКВД 19 ноября 1937 г.), стала членом партии и проживала в центре Москвы, в престижном доме, заселенном высокопоставленными партийными работниками. Эта информация очень сильно его возмутила, он никак не мог понять и простить поступок сестры.

В 1927 году генералом А.П. Кутеповым Сергей Сергеевич Аксаков был направлен для организации взаимодействия с английской разведкой в Румынию, где проживал под фамилией Богдан, стал кадровым сотрудником британской «Интеллидженс сервис». Официальное прикрытие — журналист.

К этому периоду относится следующая информация.

«В фонде «Управление гестапо» г. Берлина его фамилия значится в фотокопии схемы белоэмигрантских связей — РОВС’а за границей. Согласно этой схеме, АКСАКОВ, капитан (звание указано ошибочно — А.К.), находился в Румынии и был связан там с генералом Геруа и генералом фон Штейфон, а также поддерживал связь с генералом Шатиловым — руководителем тайной организации РОВС’а «Внутренняя линия», полковником Зайцевым (А.А.Зайцовым — А.К.) и инженером Байдалаковым, находившимся в Югославии».

«В одном из дел, заведенном французской полицией на Какко Варвару, урожденную Проняеву, родившуюся 28 ноября 1893 г. в Киеве, эстонскую гражданку, упоминается АКСАКОВ Сергей, родившийся в Калуге, проживавший в 1930 г. в Румынии. Он являлся отцом ребенка Какко Варвары — Какко Сергея, родившегося 22 августа 1929 г. в Париже (по сведениям Какко В. — в июле 1929 г.). Сведения за 1930 г.»

Как воспоминает Марина Александровна: «В «шпаргалках» для исповеди Сергей Сергеевич писал — «бросил сына в младенчестве», считая это одним из своих тяжелых грехов».

Вот как сам Сергей Сергеевич Аксаков позднее представил свой послужной список в закрытом журнале Морского училища, выпуск 1920 года. «Список для публикации 30 лет спустя», дополнение №1, изданное в Нью-Йорке в марте 1951 года.

1921-1924 гг. Бизерта, Отделенный Начальник. Вахтенный начальник учебного судна «Моряк».

1924-1927 гг. Париж. Работа на заводе «Рено» маляром и шофером.

1927 г. Ездил в Советскую Россию тайно.

1928 г. Командирован в Румынию генералом Кутеповым для руководства антикоммунистической работой.

1929-1931 гг. Работа в Румынии в секретной организации.

1931-1936 гг. Служба в Румынии в Английской разведке по указанию генерала Кутепова.

1936 г. Увольнение из Английской разведки за «Белую работу» и высылка из Румынии.

1936-1938 гг. Болгария, София. Работа землемером.

1938-1940 гг. Турция, Анкара. Шофер в Швейцарском посольстве.

1940 г. Болгария.

1941-1944 гг. В Германской армии на Восточном фронте, переводчик.

1944    г. Командирован в штаб формирования Власовской армии.

1945    г. Американский плен. Освобожден из армии генерала Власова за ее расформированием.

1945-1948 гг. Лагерь в Зальцбурге (Лагерь беженцев или перемещенных лиц — А.К.).

1948 г. Аргентина, Буэнос-Айрес.

Сопоставляя факты, бросается в глаза ряд неточностей, которые могли появиться и вследствие давности происходивших событий.

Например, арест и побег Сергея Сергеевича из-под стражи в Ленинграде были зафиксированы в 1926, а не в 1927 году. К этому же году относится посещение С.С. Аксаковым Польши, о котором он также нигде не упоминает. Визит был осуществлен в рамках достигнутой договоренности между руководством РОВСа и Польским Генеральным Штабом по обмену развединформацией и сотрудничеству в этой области.

Далее, по данным советской контрразведки, С.С. Аксаков был направлен А.П. Кутеповым в Румынию не в 1928, а в 1927 году.

И, наконец, в 1931 году генерал А.П. Кутепов не мог отдать распоряжение С.С. Аксакову на работу в составе британской Интеллидженс Сервис. Уже 26 января 1930 года А.П. Кутепова не было в живых в результате неумелого действия агентов ИНО ОГПУ при попытке его похищения в Париже, хотя этот факт долгое время скрывался и не предавался гласности.

Работа в Румынии стала следствием тайного соглашения А.П. Кутепова с английской разведкой, которой предложили воспользоваться молодыми офицерами, находящимися в эмиграции, для ведения шпионской работы против СССР. Сергей Сергеевич Аксаков был направлен в Румынию в составе группы офицеров, в задачи

которых входила вербовка в РОВСе лиц, которых можно было направлять на территорию Советской России для шпионской и террористической деятельности. Задача самого С.С. Аксакова состояла в организации разведывательной работы в СССР.

При содействии генеральных штабов буржуазной Польши и Финляндии создавались окна или коридоры для заброски разведгрупп на территорию Советской России.

Здесь же в Румынии Сергей Сергеевич Аксаков вступает в состав секретного подразделения РОВС «Внутренняя линия», которое к 1927 году окончательно сформировалось.

Первоначально «Внутренняя линия», созданная по указанию А.П. Кутепова, являлась контрразведкой РОВСа, целью которой было соблюдение чистоты рядов Союза, предотвращение проникновения в РОВС провокаторов и агентов ОГПУ. Но впоследствии эта организация стала претендовать на руководство Белым Движением. Теневые рычаги, по мнению участников и очевидцев тех событий, уже были у нее в руках.

В книге Н. Свиткова «Внутренняя Линия» (Н. Свитков — псевдоним автора -Николая Филипповича Степанова), изданной в Бразилии в 1964 году, приводятся выписки из газетных статей, посвященных данной теме. В частности, в газете «Наша страна», № 47 Ксения Деникина пишет:

«Понемногу организация эта, основанная генералом Кутеповым, с годами попала всецело в руки трех лиц — капитана К.А. Фосса, ген. П.Н. Шатилова и шт. кап. Закржев-ского (вместе с ген. Ф.Ф. Абрамовым эти лица являлись идеологами «Внутренней линии», создавшей свои центры более чем в 17 странах мира — А.К.) и выродилась в подпольный и очень страшный организм со множеством щупальцев в разных странах и обществах российского рассеяния…».

На полях этой книги напротив данного абзаца рукой Сергея Сергеевича Аксакова была сделана пометка — «Верно!».

1930-е годы в деятельности румынского отделения «Внутренней линии» были связаны с рядом серьезных провалов, участились аресты эмиссаров, забрасываемых с ее территории. Показательные судебные процессы, выколоченные на допросах в НКВД необходимые признания и следующие за ними расстрелы задержанных с опубликованием в прессе их подлинных фамилий, приводили «линейцев» в ярость.

К румынскому периоду деятельности Сергея Сергеевича Аксакова относится интересное сообщение иностранного отдела НКВД своему руководству:

«ИНО Главного управления государственной безопасности получены сведения, что руководитель террористической работой РОВС в Румынии полк. Жолондовский заявляет, что НКВД […] совершенно разгромил всю английскую разведку, ведущуюся из Румынии, и всю румынскую линию Жолондовского.

По словам Жолондовского, нарушены все организации всех разведок. На Жо-лондовского произвело впечатление опубликование в советской печати настоящих фамилий двух расстрелянных террористов в Харькове […]. Жолондовский заявляет, что сейчас со стороны Румынии невозможна работа террористического характера, но в то же время он считает необходимым, чтобы РОВС снова провел террористический акт по какой-либо другой линии против т. Жданова или т. Постышева.

Ген. Абрамов […] и капитан Фосс […] считают, что Жолондовский всех обманывал. Он тратил получаемые от РОВС 5 тыс. франков на свои личные нужды, ведя неприличный образ жизни, и на взятки Мурузову (один из руководителей румынских спецслужб).

По словам Абрамова и Фосса, все посылки людей в СССР Жолондовским проводились на английские деньги, а счет представляли ген. Миллеру».

В 1936 году (По данным советской контрразведки 16 февраля 1934 года через город Русе — А.К.) Сергей Сергеевич прибыл в Болгарию, где стал руководителем «Внутренней Линии» болгарского отдела РОВС, официально же оформился на работу землемером. Легализация С.С. Аксакова в Болгарии проходила с большим трудом, однако его представили министру просвещения как родственника писателя, славянофила Ивана Сергеевича Аксакова, пользовавшегося большой народной любовью за вклад в освобождение страны от турецкого ига, и все преграды были устранены.

Сергей Сергеевич принадлежал к калужско-московской ветви дворян Аксаковых, имеющей единый корень с уфимско-самарской ветвью известных русских писателей, к которой относился полный его тезка, композитор Сергей Сергеевич Аксаков — внучатый племянник славянофила Ивана Сергеевича, и находившийся во время описываемых событий в Шанхае, где преподавал в консерватории.

В Болгарию Сергей Сергеевич прибыл с женой Ксенией Павловной, с которой проживал в Софии на улицах Велико Тырново — 22, Артиллерийская — 62 и Братьев Быкстон — 7.

Ксения Павловна, 1914 года рождения, русская, уроженка г. Минска оказалась в Румынии среди перебежчиков, переправившихся через Днестр. У нее при себе не было никаких документов. С ее слов она была дочерью русского помещика, балериной по специальности. Из продолжительных бесед и проверочных мероприятий выходило, что она говорит правду, но в силу обстоятельств, связанных с невозможностью документально подтвердить ее личность, необходимо было принять конкретное решение. Это, либо депортация обратно, либо тюремное заключение за незаконное проникновение на территорию другого государства. Последнее слово было за С.С. Аксаковым.

Он положил на весы свою репутацию и уже весомый авторитет «кутеповца», зарегистрировал брак с Ксенией Павловной, легализовав ее пребывание в Румынии и тем самым, обезопасив от неминуемых неприятностей.

Этот благородный поступок был достойно оценен его товарищами. Брак существовал до их вынужденной разлуки в 1939 году, а добрые отношения остались навсегда. Жизнь их разлучила, но пока была возможность получать друг от друга весточки, они этим обязательно пользовались.

Забегая вперед, приведем несколько строк из письма Ксении Павловны Сергею Сергеевичу Аксакову:

«18.07.1944 год, София.

Дорогой старичок!

Хочу сегодня уже по настоящему поздравить тебя с именинами. Поздравляю не только я, но и весь дом, а также все твои товарищи, уехавшие сегодня в неизвестном направлении. Крепко тебя целую, мой дорогой старичок, и желаю всего наилучшего!

Около твоего портрета поставлен букет. […] Васька (кот, Сергей Сергеевич очень любил животных, в частности кошек — А.К.) не смог съесть весь Verpflegung (дневной рацион — А.К.) и угрюмый сидит рядом с недоеденной миской (на всякий случай, чтобы кто-нибудь не упер). Сейчас кончу тебе писать письмо и попытаюсь прорваться сквозь дождь на почту и в библиотеку. Это два места, куда я хожу.

Дорогой старичок, желаю тебе в этот день выжить, а также угости чем-нибудь кота, что во дворе.

До свиданья, милый друг. Будь здоров и да хранит тебя Бог.

Крепко целую. Оксана».

Известно, что в 1920-1930-е годы Сергей Сергеевич Аксаков четыре раза нелегально побывал в Советской России. Со слов родственников, находящихся в эмиграции, во время одного из посещений СССР в 1937 году ему удалось устроиться водителем секретаря Ленинградского обкома ВКП (б). Параллельно с ним в Ленинграде нелегально работал его коллега полковник Николай Алексеевич Зуев, который, будучи еще подростком, прославился своими смелыми рейдами в Порт-Артуре во время Русско-Японской войны. Зуев, также как и Аксаков, нелегально проникал в Советскую Россию 4 раза.

Если верить скупой информации о деятельности С.С. Аксакова, полученной из различных источников, в последнем походе в 1938 году он был задержан на границе.

В очерке отца Марины Александровны, полковника Александра Сергеевича Гер-шельмана «Один из сорока трех» изложено реальное описание событий, произошедших с Сергеем Сергеевичем в тот четвертый раз, и которые были поведаны автору самим их участником. Для конспирации судьба героя представлена от лица двух персонажей, а суть событий состояла в следующем.

Сергей Сергеевич Аксаков пересекал границу один, что, видимо, как и в предыдущие походы, гарантировало большую вероятность успеха. Но в этот раз его сдал проводник.

После нескольких допросов С.С. Аксакова поместили в одиночную камеру и объявили, что утром он будет расстрелян.

К тому времени Сергей Сергеевич Аксаков уже имел профессиональный багаж и был знаком чекистам как непримиримый борец с большевизмом, так что рассчитывать на сотрудничество с ним было нелепо. Ликвидация же С.С. Аксакова не давала никакого значимого результата, и чекисты пошли на следующий шаг. Ночью перед объявленным расстрелом, Сергей Сергеевич был вызван к более высокому начальству. Ему было сделано предложение о сотрудничестве с советской разведкой. После формального торга и достижения видимого согласия был подписан документ об освобождении его из-под стражи.

С целью сохранения жизни агентам РОВСа разрешалось идти на сотрудничество с чекистами, но и чекисты знали об этом. С.С. Аксакову были подобраны необходимые материалы для доставки в «Центр» РОВСа и он был переправлен через границу обратно.

Прибыв к своим, Сергей Сергеевич доложил о случившемся высокому руководству (Судя по всему генералу Павлу Николаевичу Шатилову, в Париже — А.К.). И это спасло его репутацию, ибо среди привезенных материалов была обнаружена подложенная чекистами та самая его расписка об освобождении, подписанная в ночь перед объявленным расстрелом.

Расчет сотрудников госбезопасности был прост. Либо С.С. Аксаков не доложит о своем задержании и утратит доверие, когда обнаружится подброшенная записка, либо все расскажет, но больше не будет доставлять хлопот чекистам на территории СССР.

Действительно, Сергей Сергеевич Аксаков после этого случая на территорию Советской России более не забрасывался.

Приведем цитаты из высказываний Марины Александровны:

«В своих воспоминаниях Сергей Сергеевич почти никогда не упоминал о своей работе «кутеповцем». Только с благодарностью говорил о следователе, который ночью вызвал его из «одиночки», куда сажали приговоренных к расстрелу, и выпустил его. Он это считал чудом…

Сергей Сергеевич был очень дружен с моим отцом (полковником Александром Сергеевичем Гершельманом — А.К.), у них было много общих интересов, всегда находились темы для интересных бесед. Я так жалею, что, несмотря на усиленные уговоры моего отца, Сергей Сергеевич ни за что не хотел писать свои воспоминания (а писал он хорошо), отговариваясь тем, что боится кого-нибудь подвести.

Свое спасение из «одиночки», на Шпалерной, он считал чудом. Только один раз, с большим трудом, со стаканом вина в руке он рассказал мне более подробно об этом, все боялся подвести следователя и кого-нибудь другого, которые ночью его выпустили. Да и вообще, видимо ему тяжело было об этом вспоминать. Но откровеннее и полностью он поведал все только моему отцу в начале 1950-х, здесь в Аргентине».

Начало второй мировой войны С.С. Аксаков встретил в Болгарии, где вместе с Н.А. Зуевым занимался подготовкой спецгрупп («Молодой смены») в тесном сотрудничестве с полковником П.Н. Богдановичем, одним из руководителей НОРР (Национальной организации российских разведчиков).

К этому времени лагерь русских эмигрантов разделился на две части. Первые считали, что для ликвидации большевизма в России хороши любые средства и шли на сотрудничество с немцами, полагая, что русскому народу не удастся навязать чужие порядки. Вторые, понимая, какие беды несет их соотечественникам немецкая оккупация, с негодованием отвергали позицию первых. В быту это порой выглядело грустно, когда, ранее искренне дружившие люди, неожиданно столкнувшись на улице, переходили на разные ее стороны и отворачивались друг от друга.

«В жаркий летний день, вскоре после вторжения немцев в СССР, в квартире полковника Жолондовского в Бухаресте царило необычное оживление. Из Софии прибыл капитан Фосс и с ним десятка два молодых людей, воспитанных под наблюдением «Внутренней Линии» в рядах НОРР и жаждавших борьбы с коммунизмом. В Бухаресте они задержались недолго. Вместе с Фоссом молодые люди отправились в Россию.

Об их деятельности в немецком тылу сведения были нехорошие. Известно, что они побывали в Крыму. В Симферополе при их участии выходила немецкая газета на русском языке […]. Сам Фосс принимал участие в охране ставки Гитлера в Виннице, за свои дела был он награжден «Железным крестом». После окончания Второй мировой войны Фосс под фамилией Александрова вынырнул в районе баварского города Кемптена. Затем он переехал в Мюнхен и поселился у некоего Моисеева на Лео-польдштрассе. Здесь, под прикрытием вывески «строительной конторы», он занялся привычным делом, на сей раз для американской контрразведки».

Вслед за Клавдием Александровичем Фоссом появился на оккупированных немцами территориях и Сергей Сергеевич Аксаков, прибыв туда со второй группой.

В задачи этих групп входила организация администраций на освобожденных от Красной Армии территориях, для обеспечения, по возможности, нормальной жизни населения. Приведем некоторые выдержки из книги участника тех событий Павла Николаевича Буткова, который так их описывает:

«Только в августе с Кубани прибыла группа наших во главе с Фоссом […]. В нее входили мой очень хороший друг мичман Аксаков и еще двое. Мы должны были отправляться в Винницу, где находилась главная квартира фюрера, и где формировались украинские соединения. Мы должны были разобраться в этих украинских делах, так как немцы совсем в них запутались. Клавдий Александрович Фосс был в восторге от этого задания, так как он считал, что наша правда об украинцах-галичанах взяла верх, и немцы думают, что они ошиблись в том, что делали ставку на них.

В то время многие офицеры немецкой армии были за создание русского правительства в Киеве, но потом нацисты со своим фюрером решили иначе и стали делать ставку на украинцев-галичан, которые массами пошли к ним и создали даже дивизии эсэсовцев. На Украине они были самыми ближайшими помощниками немецкой администрации, и ее исполнителями. Эти безумные нацисты со своим фюрером хотели все себе подчинить — и всю Россию, и особенно Украину.

С большим подъемом мы готовились к отъезду в Винницу. Ехали мы на нескольких машинах и увидели еще много интересных мест юга России. По пути мы разговаривали с местными жителями, которые, узнав, что мы русские-белые, с большим интересом и откровенно с нами разговаривали. Никто почти не высказывал своих симпатий к галичанам, которых считали совершенно чужими и продажными шкурами.

Мы старались развязать узел, который в Виннице сплетался с различными группировками украинских самостийников. Там были бендеровцы, петлюровцы, махновцы, и все имели свои политические и стратегические намерения относительно «устройства самостийной Украины». Мой друг мичман Сергей Сергеевич Аксаков набрел на самую для нас интересную «подпольную» организацию украинцев, которых всюду в местной администрации было полно. Все, кто был связан с этой подпольной украинской организацией, были сняты с работы и ввиду того, что большинство было из галичан, высланы из Винницы. После этого немцы перестали так доверять украинцам, и их самостийные формирования и школы в Виннице были закрыты».

В сводках советской агентуры за 1942 год Сергей Сергеевич Аксаков фигурирует как сотрудник немецкой армейской разведки Абвер. Много лет спустя стало известно, что в этот период времени ему удалось помочь многим соотечественникам, имевшим серьёзные проблемы как со сталинским, так и с гитлеровским режимами. Среди прочих на оккупированных территориях он встретил и помог своим бывшим товарищам по учебе в Морском корпусе.

В 1951 году Сергей Сергеевич Аксаков для журнала своего выпуска писал: «Во время войны […] я в Русском Корпусе не был, но служил в Германской армии, побывал на Восточном Фронте. Был в Одессе, Николаеве, Севастополе, по всему Крыму, в Ростове и под Новороссийском. Повидал много интересного и поучительного. Узнал и немцев, и подъяремный русский народ. Вероятно, многих […] будет шокировать наличие «Коллаборанта». Впрочем, времена подходят такие, что придется выбирать между коммунизмом и «Коллаборанством», нынче, быть может, с Америкой. Мы это все знали еще тогда, почему и шли к немцам на службу, не строя никаких иллюзий, как теперь пойдут на службу к американцам.

Наша главная задача — всячески бороться с «Помутнением мозгов» в какой бы форме, и от каких причин они не появлялись. Надо, чтобы все наши поняли, что, например, все прошлые заслуги адмирала Кедрова не могут ни оправдать, ни извинить его бесславного конца (хождение на поклон в Советское Посольство в Париже). Мы должны верить, что в среде нашей нет изменников и подлецов, и мы можем только жалеть, а не оправдывать и превозносить людей, околпаченных на старости лет большевиками.

30 с лишним лет захлебывается в крови Русский народ. Уже 5 лет рассеялись как дым всякие «Ялтинские увлечения» и большевизм раскрыл свой звериный лик. Даже тупоголовые иностранцы с их Готтентотской моралью начинают понимать, что мир окончательно разделился на два лагеря и идет последняя борьба на жизнь и на смерть. Сатанинская власть беспощадного террора и рабства не скрывает своего намерения поглотить весь мир с его Христианской культурой и всеми достижениями права и справедливости. Уже прошло время, когда можно было прятать голову под крыло и оставаться нейтральным и «вне политики». И вот на фоне всего этого встречаются опять какие-то рассуждения о высоком чувстве патриотизма в связи с советской властью. Между двух стульев теперь сидеть нельзя. Каждый должен честно определить свою линию и стать направо или налево. Это надо было сделать 30 лет тому назад, а теперь уже нельзя этого не сделать».

Знакомство с будущей спутницей жизни Мариной Александровной, которая была младше его почти на тридцать лет, состоялось после окончания войны, в американском секторе, в лагере для перемещенных лиц в Австрии — в городе Зальцбург.

Ее отец полковник Александр Сергеевич Гершельман (сын генерал-губернатора г. Москвы в 1906-1909 гг. генерал-лейтенанта Сергея Константиновича Гершельмана — собирателя портретной коллекции руководителей Москвы, размещенной сейчас в Мэрии столицы России) и Сергей Сергеевич Аксаков оказались очень близки по духу и убеждениям.

Их объединяли не только монархические взгляды, но и схожие оценки происходящего в мире. Александр Сергеевич был тем единственным человеком, кому в полном объеме и абсолютно откровенно поведал Сергей Сергеевич историю своей удивительной жизни и который, как говорилось выше, точно изложил ее в повести «Один из сорока трех».

О лагере и о том времени Марина Александровна вспоминает: «Теперь уже немногие знают, что этот лагерь, как и многие другие, был беженским, в котором было дано убежище 2500 русским со всей Европы, в том числе и советским подданным. Лагерь был открытым, выход и вход свободным. Были свои: церковь, школа, гимназия, клуб, театр, свой бюллетень, мастерские, лазарет и хозяйственная часть, где выдавали полагающиеся пайки сахара, хлеба и т.д. Кто хотел, мог записываться на общий котел и получать горячие обеды, все это на послевоенные карточки с небольшой добавкой от оккупационных властей».

В этом же городе состоялось еще одно событие. Прибыв в 1945 году в Зальцбург, Сергей Сергеевич посетил пункт по регистрации беженцев, который размещался в уцелевшей части полуразрушенной школы. Открыв дверь в комнату, он обомлел от радости. За столом сидел его двоюродный брат, Николай Владимирович Аксаков, который ранее также служил в белой армии. Из его рассказа узнал Сергей Сергеевич о судьбе их младшего брата Василия, который в 1918-м в неполных тринадцать лет был истерзан и убит красными. О том, что в 1942 году Николаю удалось навестить в Белграде родных — семью дяди, Павла Николаевича Аксакова, двоюродных брата Игоря и сестру Аду. И вот — неожиданная встреча с Сергеем.

Годы, проведенные в лагере, можно охарактеризовать одним словом — выживание. Делалось все возможное, чтобы сэкономить немного продовольствия для помощи скрывающимся в лесах Австрии советским подданным. В соответствии с ялтинскими соглашениями советская контрразведка под прикрытием репатриационных комиссий делала рейды в американский сектор с целью выявления и последующей передачи под советскую юрисдикцию интересующих их лиц. В основном это касалось советских граждан, попавших ранее в плен или вывезенных немцами на работы в Германию.

Этому сопротивлялись исходя из возможностей местных условий. Из сырого картофеля вырезались подобия печатей для оформления «липовых» документов. Наспех изготовленные справки и удостоверения складывались и засовывались в голенища сапог, чтобы при ходьбе «состарить» бумагу и придать ей подобающий помятый затертый вид, «подтверждающий» их возраст. В основном изготавливались фальшивки на сербском языке. Люди заучивали сербские фразы, запоминали наизусть карту Белграда и придумывали себе достоверные легенды. Так продолжалось до 1948 года.

Ряд государств, экономика которых поправилась за счет военных поставок, и где требовалась рабочая сила, согласились принять к себе перемещенных лиц, и лагерь постепенно стал пустеть.

«В далекой знойной Аргентине,

Где небо южное так сине,

Где женщины, как на картине.»,

— так Сергей Сергеевич Аксаков начинает для своего журнала повествование об очередном этапе своей жизни, где ему опять пришлось все начинать с нуля.

«Высадился я 24 октября 1948 года с американского военного транспорта «Gen. Heintzelman», прибывшего из Генуи с «грузом» перемещенных лиц из Зальцбурга (Австрия). Эта особая порода людей (Displaced persons) образовалась в конце последней войны, когда немцы хватали и таскали в свой тыл на работу всех, кто не успел улепетнуть. Большинство этих людей было без родины и без дома, и заботами о них занялись сначала UNRRA, а потом IRO. Ни эти организации, ни их руководители сами не понимали толком, что это за народ, и что с ним делать. По началу, пытались выдавать русских эмигрантов в СССР (во исполнение ялтинской конференции), но, получив отпор, вплоть до самоубийств, махнули рукой и стали отсылать всех в экзотические страны, где нужна была рабочая сила. Аргентина, разбогатевшая в результате войны, справляла в это время «медовые» годы «царствования» Перона.

Доллар стоил 4 пезо и простые рабочие жрали бифштексы величиной с тарелку и одевались как лондонские денди. В эмигрантском доме, куда нас высадили с транспорта, я встретил Витю Прохорова с супругой, которые только что прибыли на другом пароходе из Франции. Выяснилось, что в настоящее время уже много лет здесь проживают наши моряки: Родзевич, Хотунцов, Алексеев и Добровольский. Все — в Буэнос-Айресе. Кроме Алексеева, который жил на даче, на островах в дельте реки La Plata. Свою городскую квартиру он уступил Вите Прохорову. Хотунцов занимался геодезией и имел семью. О Добровольском же, приставшем к нам, кажется в Сингапуре, никто точно не знал, где он живет и что делает. Было ясно, что центром этой маленькой группы, являлся Род-зевич. Он являлся администратором небольшой текстильной фабрики, жил в центре города, недалеко от порта и центрального вокзала, а главное, с настоящим, братским радушием принял всех нас и старался каждому, по мере возможности, помочь. Как он, так и Хотунцов имели взрослых сыновей и были женаты на местных уроженках. Вся русская колония, как везде, собиралась на церковных дворах, где встречала знакомых и устраивала свои делишки. Именно там я встретил ныне покойного Торина, прибывшего с нами на «Орле» в составе младшей роты. При его помощи я получил первую работу — маляром в немецкой артели. С работой по началу было трудно -был я без языка. Красили мы новую школу. Жить же я устроился в русский пансион, который содержал русский старовер из Бессарабии, женатый на литвинке. Жили мы по три человека в комнате, но публика подбиралась своя, приличная. Через короткое время таким же путем прибыл Юрий Степанов. С ним я встретился еще в Зальцбурге, и мы почти три года жили в одном лагере и даже в одной комнате. По приезде в Буэнос-Айрес, он сразу стал читать и петь в церкви, встретив своего старого духовника, еще в Братиславе (Чехия), о. Михаила Дикого. Вскоре он поступил на работу в маленькую мастерскую, вырабатывавшую химикалии для очистки паровых котлов и труб от нагара. Основателем и хозяином этого предприятия был известный нам по «Орлу» мичман Бауман, ныне уже умерший. В таком положении Юрий оставался до своей смерти, последовавшей в 1966 году, когда мастерская эта уже принадлежала некоему англичанину, который его и похоронил. Жил Юрий скромно, пил много, и у всех оставил по себе добрую память. К сожалению, все его вещи и, в том числе, стихи, были забраны полицией и пропали навсегда. Это был один из верных членов нашего братства, талантливый, прекрасный товарищ, но, как это иногда бывает, не нашедший себе счастья в жизни. Что касается меня, то, погуляв некоторое время без работы, я устроен тем же Родзевичем на ту фабрику, где служил и он, в качестве привратника, сторожа и на должность: «а ну, подскочь». Хозяином был русский еврей из Бухары со страшной фамилией Иссасадех, что, впрочем, в переводе означает: «Сын Исайи». Имя ему было Авраам, но звали его «Don Alberto».

Работал Сергей Сергеевич Аксаков до осени 1956 года, пока не заболел туберкулезом. С работы его уволили, выдав небольшое пособие. Хотя медицинское обеспечение в Аргентине формально было бесплатное, на деле за лекарства и услуги приходилось платить. Пенсия по инвалидности С.С. Аксакова в пересчете была 30 долларов в месяц, и он подрабатывал чертежными работами, участвовал в проектировании и расчетах зданий города, которые украшают Буэнос-Айрес и в настоящее время. Ему оказывалась материальная помощь от товарищей из Америки, как это уже делалось в период его пребывания в лагере в Австрии.

Офицеры последнего выпуска Морского корпуса 1920 года избрали Сергея Сергеевича Аксакова Председателем Выпуска:

«Аксаков Сергей Сергеевич человек — совершенно особенный в «Выпуске» и, как писалось в «30 лет спустя», его жизнь за 30 почти лет прошла на служение России, как он понимал и действовал согласно своей совести и чести офицера. С. Аксаков не думал о себе, о своем благополучии семейном или материальном. Он, прибыв из Би-зерты в Париж, почти сразу же утвердил себя на служение России. Служение России он видел в освобождении Родины от большевиков, в действительной борьбе против них, чем он занялся и занимался все эти годы». На страницах «Выпуска» он пишет:

«Здоровье мое было хорошее. Но годы и пережитое дают себя знать, то здесь, то там выскакивают неожиданные болезни. В моральном отношении чувствую усталость, одиночество и полную безнадежность в смысле будущего».

Со слов Марины Александровны русские люди в Аргентине богатства не нажили, но своими домами постепенно обзавелись. О Сергее Сергеевиче она пишет:

«Он очень любил животных. Здесь много кошек, потому что плодятся чаще, чем в Европе. Многие не решаются топить котят при рождении, считая это жестоким, но потом выбрасывают их на голодную смерть. И вот если Сергею Сергеевичу случалось услышать писк брошенного котенка, то на обратном пути он шел другой дорогой, ведь взять его было некуда. А в детстве он летом все убегал на конюшню и пропадал там целыми днями, лазил между и под лошадьми […] и доигрался. Одной из них надоело, что под брюхом кто-то копошится, и она схватила Сережу за волосы, шрам на голове остался на всю жизнь. А здесь, в первые годы, еще было много телег и тележек, развозивших разные продукты по домам, так он непременно гладил или похлопывал по храпу — «приставал», как он выражался, к лошадям.

А при эвакуации (В 1920 году — А.К.) Борис Сергеевич, как считал Сергей Сергеевич, заболел тифом и не попал на корабль, его подобрала сердобольная семья, выходила и с чужими документами отправила домой. Татьяна Александровна иначе это описывает.

Еще Борис Сергеевич дружил с князем В.А. Вяземским. И Сергей Сергеевич с юмором рассказывал как оба одновременно сватались — один к матери (Александре Гасто-новне, ур. Эшен — А.К.), а другой к дочери (Татьяне Александровне, ур. Сиверс — А.К.)». Анализируя свой жизненный путь и будучи, человеком глубоко и искренне верующим, Сергей Сергеевич размышлял не только о борьбе и месте в ней каждого. Его мысли о Боге, о сути бытия также были искренны и просты.

«Ужасно, что мы ничего не хотим делать для Господа, даже и добро стараемся делать для своей пользы или удовольствия. Если же делаем что для Господа, то в тайном расчете получить за это вознаграждение.

Что более чарует нас в жизни? Всякого рода величие и могущество. Прежде всего, свое собственное, затем окружающих. В этом и есть главная работа дьявола. Даже самый хороший из людей несознательно старается возвеличиться. Иногда через самоунижение. Истинное смирение — есть наивысшая добродетель весьма трудно достигаемая».

Сергей Сергеевич обосновался у Марины Александровны в предместье Буэнос-Айреса — Виллья Балльестер (Villa Ballester — Argentina).

Примерно в 1951-1955 гг. начал поиск своих родных, разбросанных по всему свету.

Он узнал, что его дядя, Павел Николаевич Аксаков, в 1944 году умер и похоронен на сербском кладбище Нова Гробля в Белграде.

Его сын Игорь, двоюродный брат Сергея Сергеевича, вернулся из Греции, где был женат первым браком и работал после окончания Люблянского университета, разыскал в Ницце семью своей сестры Ады и вместе с матерью вывез их в Австралию.

В 1960-х годах Ада Павловна с мужем Владимиром Николаевичем Львовым навещала Сергея Сергеевича в Аргентине. Вспоминали детские годы, проведенные в имении «Антипово», как брат угощал ее конфетами и катал на велосипеде.

В Ливане Сергею Сергеевичу удалось отыскать племянника Дмитрия — сына старшего брата Бориса Сергеевича и Татьяны Александровны, с которым он пытался наладить переписку.

В своем ответном письме Дмитрий пишет:

«Дорогой дядя Сережа,

очень благодарю тебя за длинное письмо и такое интересное — оно мне принесло какой-то новый дух, возродило во мне гордость и сознание, что именно такие рода, как наш, тесно связаны с историей страны. Сознание это во мне существовало всегда, частью инстинктивно, частью, конечно, потому, что, как я тебе говорил, получил в детстве рудименты чисто русского воспитания. К сожалению, я был слишком много предан сам себе, и в отроческом возрасте мне часто было тяжело отсутствие отца и матери. Редкие и короткие письма от отца из России, которые я получал, не заменят, конечно, постоянное внушение, которое получается в нормальном воспитании.

Любовь к старой России и ненависть к большевикам мне были переданы бабушкой и её мужем, покойным кн. Вяземским (которого я звал дядя Володя). Главной моей целью в жизни было до сих пор — выйти в люди. Благодаря Анне Павловой мне была дана материальная возможность закончить высшее образование, и я благодарен, что меня направили на техническую отрасль, благодаря которой я всегда и всюду могу иметь приличный заработок. Начало было не всегда легкое, и война заставила потерять время. Но пока я доволен достигнутым результатом. Не жалею, что покинул Францию, где материально труднее жить. Я, конечно, был принужден принять франц. [узское] подданство. Эту формальность я не считаю изменой, и, сама по себе, она не имеет для меня окончательного значения. Не считаешь ли ты, что я, все-таки, должен был жениться на русской? Моя жена очень милая, и я уже женат 10 лет. Прилагаю тебе карточку, снятую с ней на прошлой неделе на одном приеме. Я вчера получил письмо из Австралии от И. Аксакова. (Игорь Павлович Аксаков — дядя Димы — А.К.). Я не знал о его существовании. Как он нам приходится? Буду с нетерпением ждать дальнейшие сведения о нашей семье. Я написал бабушке, и она ответит мне подробно об отце и матери. Заказал себе золотой перстень с гербом, знаешь ли ты значение камня на траве? Пожалуйста, пришли мне свою фотографию, и опиши мне подробно твою теперешнюю жизнь — как ты попал в Аргентину.

Крепко тебя обнимаю. Твой Дмитрий».

По просьбе Дмитрия Сергей Сергеевич откровенно изложил свой жизненный путь, описал работу в Белом движении, службу у немцев на Восточном фронте, жизнь в американском секторе после войны, но ответа не дождался. Возможно, это было связано с нехваткой времени, так как Дмитрию по работе приходилось часто и надолго выезжать в командировки. Возможно, тот осуждал Сергея Сергеевича за службу у немцев, так как сам с братом Аликом воевал во французской армии против них.

В 1967 году Дмитрий Борисович, находясь в командировке на Мадагаскаре, заболел и скоропостижно скончался.

Его дочь Катрин, проживающая сейчас в Ницце, о существовании родни в Аргентине, Австралии и России узнала от нас лишь в 2005 году.

Брат Николай, которого Сергей Сергеевич встретил в лагере в Зальцбурге, осел в США, получив в 1950-м году американское гражданство. Изредка присылал письма.

В начале 1970-х перенес операцию на сердце. Умер в 1974 году и был похоронен на кладбище Ново-Дивеевского монастыря в Нью-Джерси.

О переписке с родственниками в СССР не могло быть и речи.

В 1954 году С.С.Аксаков дал сведения о своем древнем роде в эмигрантский журнал «Новик», который был основан известным генеалогом Л.М. Савеловым. Журнал в то время издавался в Нью-Йорке, на его страницах печатались дополнения к поколенной росписи В. Руммеля и В. Голубцова.

В роспись Аксаковых были внесены известные Сергею Сергеевичу (хотя и неточные) дополнения о судьбах представителей калужско-московской ветви.

В Буэнос-Айресе Сергей Сергеевич сблизился с другим Аксаковым — Павлом Александровичем (сподвижником польского генерала Булах-Балаховича), который причислял себя к уфимско-самарской ветви писателя Сергея Тимофеевича, хотя это утверждение пока документально не подтверждается.

В Аргентине ему принадлежал ресторан, и его жизнь была более обеспеченной, чем у других переселенцев.

Павел Александрович носил золотое кольцо с гербом аксаковского рода для опечатывания корреспонденции. Аналогичное кольцо, но серебряное, он подарил Сергею Сергеевичу. Тот часто им пользовался, опечатывая сургучом переписку закрытого характера с членами морского товарищества, тем самым, подчеркивая свое древнее благородное происхождение, которым он очень гордился, но никогда не выпячивал.

При всех бытовых проблемах и неурядицах со здоровьем Сергей Сергеевич ни на минуту не прекращал думать и заниматься в меру своих сил делом, служению которому посвятил всю свою жизнь. Он писал и публиковал в морском журнале статьи, вел интенсивную переписку с рассеянными по всему миру своими товарищами, давал им ценные советы и рекомендации. Как уже говорилось ранее, выполнял обязанности Председателя Выпуска. В этой связи, для подтверждения сказанного уместно привести письмо В.Жукова — руководителя НОРР в США от 24 декабря 1979 года, которое приводится без сокращения.

«Многоуважаемый Сергей Сергеевич, поздравляю Вас с Новым Годом и наступающими праздниками Рождества Христова. От всей души желаю Вам много счастья, здоровья и душевной бодрости. Рад, что Вы без всяких осложнений получили денежный перевод. Таким же путем пересылаю Вам наш Рождественский подарок. Надеюсь, Вы получите его своевременно. Примите это как вещественное доказательство наших к Вам теплых чувств. Это все от Ваших знакомых и «учеников» по Болгарии. К. Полторацкий, В. Бутков, В. Эггер, В. Путилин, К. Балкунов и я. Что касается бумаг П.Н. Богдановича (Полковник П.Н. Богданович — руководитель НОРР в Болгарии в 1930-е гг. — А.К.), то положение следующее. Я узнал адрес крестной дочери полк.[овника] Богдановича. Её зовут Людмила Борисовна Носович. Ей я уже писал и получил ответ, что она, к сожалению, ничего не получала и не знает. Её предположение, что все бумаги остались в старческом доме, но Вы пишете, что они были переданы полиции, так что я пока не знаю с какого конца начинать. Постараюсь, что-нибудь придумать. (Речь идет об архивах «Внутренней Линии» и НОРР — А.К.)

Теперь относительно моей второй просьбы. Вы совершенно правы, что в эмиграции была М.В.Захарченко-Шульц. Вся беда, что никакого письменного следа об этом, сейчас нет.

В свое время была маленькая книжечка «Работа там», кажется издания Галлиполийс-кого вестника. Её было бы уже достаточно, но вся беда в том, что ее нигде не найти. Сейчас вышла из печати книжка известного солидариста /не могу вспомнить фамилию/, но он посвятил свою жизнь и в разных статьях доказывал, что РОВС насквозь был пронизан провокаторами, так что я ничего хорошего от нее не жду, хотя и выписал. О восстаниях в Сов.[етском] Союзе тоже почти ничего нет. Историей восстаний в эмиграции никто не занимался хотя бы потому, что было мало информации. Спасибо покойному Сречинскому, который начал собирать материал из советских источников /воспоминания разных партийцев участников подавления этих восстаний/. Конечно, весь материал тенденциозный, но, сопоставляя разные описания, можно получить какую-то картину и даже цифры. К сожалению, смерть помешала ему закончить это исследование, но хотя бы начало положено.

Я отдаю себе отчет, что Вам в Вашем возрасте и при Ваших болезнях, трудно что-то писать, но если бы Вы смогли, хотя бы урывками что-то написать, то для нас была бы большая помощь. Это не предназначается для печати, а для воспитательной работы в школе Инструкторов.

Что касается нашей работы здесь, то хотя и медленно, но все же двигаемся вперед. 13 лет уже существует лагерь НОРР. Вся трудность заключается в том, что НОРР в США существовала много лет, но по личным и «партийным» побуждениям Начальника отдела весь отдел целиком вышел из НОРР, создав самостоятельную организацию,

ПОРР /Патриотическая Организация Русских Разведок/, и, к моменту переезда сюда наших «болгар» из Марокко — НОРР здесь больше не существовал. Прошло насколько лет, пока мы, приехав и осмотревшись, не начали все снова. Затруднением было и полное отсутствие средств, так, чтобы выжить, надо было все делать самим, включая постройки всех лагерных удобств. В настоящее время виден просвет, наконец-то!

Необходимо сказать несколько слов о самой молодежи. Условия, в которых мы росли и воспитывались в Болгарии, в корне отличаются от здешних. В наше время господствовал порядок. Любовь к Родине было нормальным явлением. Мы жили и учились в Славянской стране, в которой хотя бы алфавит был тот же, и если юноша умел читать по-болгарски, то так же хорошо он мог читать по-русски. В Болгарии все напоминало о России. Революция была свежа в памяти всех и все, включая и молодежь, переживали ее последствия. Наконец, как это ни парадоксально, неприязненное отношение к русским со стороны многих болгар, содействовало нашей спайке.

В наших условиях молодежь сознательно воспитывается в полной свободе, никакого патриотизма, который не только не поощряется, но наоборот всячески изгоняется из сознания как пережиток темного прошлого. Вообще никакого чувства долга — оно системой воспитания атрофировано. Молитва в школе запрещена. Материальное благополучие с развращающим влиянием телевизора, все программы изобилуют разлагающим содержанием с почти открытой пропагандой всех пороков и наркотиков. Наконец, официальная точка зрения, что Америка это плавильный котел, в котором все национальности должны расплавиться, чтобы создать американца. Вот неполный перечень, в каких условиях и наперекор всем мы пытаемся сохранить нашу молодежь. Трудно, очень трудно, но что-то делать надо и надеюсь, что какой то результат есть.

На этом пока и кончаю. Крепко жму Вашу руку.

Уважающий Вас В. Жуков».

Сергей Сергеевич Аксаков тихо скончался у себя дома в Буэнос-Айресе 19 сентября 1987 года, не дожив полгода до 89 лет. Его имя известно многим, память о нем хранится в сердцах его товарищей и родных, а в глобальной мировой информационной сети «Интернет» он был упомянут как «Последний офицер Русского Флота».

Его друзья писали:

«Жил С.С.Аксаков очень скромно, вращался только в своей «белой» среде. В его квартире висели портреты с национальными трехцветными ленточками его друзей, погибших в борьбе за Россию. Он был «традиционером», выполнял все воинские формальности и очень любил зарубежную русскую молодежь. А главное — был верующим православным христианином. В Софии его всегда можно было встретить в соборе св. Александра Невского на всенощных, которые он очень любил. Он их выстаивал с начала и до конца, и стоял всегда у правого притвора огромного храма в полумраке.

Последние десять лет своей жизни Сергей Сергеевич отдался духовно-религиозным размышлениям, очень много читал религиозно-нравственной литературы и часто говел и причащался св. Таинств. Его русская, глубоко религиозная душа, наконец, обрела свободу от воинского подвижничества и целиком отдалась духовному деланию. Скончался он полностью примиренный со своей совестью, постоянно призывая к покаянию других.

Да будет нам примером героическая жизнь этого истинного Русского патриота и Белого воина приснопамятного раба Божия воина Сергия.

Верим нерушимо, что Свободная Россия занесет его имя и имена его соратников на золотые скрижали Отечественной истории 20-го века.
В. Бутков».

Из воспоминаний Марины Александровны:

«Милостью Божьей, кончина была мирной и спокойной. На секунду лицо отразило боль, или скорее какое-то усилие — это когда душа отделялась от тела (так я понимаю), еще один легкий вздох, и все.

Поздно вечером отвезли его в храм «Корпусного Дома», как он просил, там отец Владимир отслужил литию. Днем было отпевание, собралось около 45 человек, что по местным меркам порядочно, я не ожидала столько. На третий день около 15 часов состоялось погребение на Английском кладбище в могиле, которую Сергею Сергеевичу завещал Цешке. Гроб был накрыт Андреевским флагом с одного из русских кораблей, нашедших свой последний причал в далекой Бизерте. Во время похорон вдруг с какого-то соседнего кладбища послышалась военная музыка. Как будто специально для него, ведь он так дорожил всеми старыми традициями. Просил пустить кассету с «Коль славен.», когда будут выносить его гроб, а о военном оркестре и мечтать не мог.

Когда наплывают воспоминания, то останавливаю себя, представляю его себе, каким он был в последнее время, и понимаю, что так должно было быть и надеюсь на милость Божью, что «там» ему будет хорошо, ведь он был очень верующим, часто причащался и много молился. Когда я его невзначай заставала за молитвой, то видела, что его лицо умиленно просветлялось. Дал бы Бог ему безбедно пройти «мытарства» и упокоиться с праведными!».

На памятной плите, как и завещал Сергей Сергеевич Аксаков, скромная надпись: «Мичман Русского Флота. Рожден близ Оптиной Пустыни».

После 1917 года Сергею Сергеевичу Аксакову не довелось повидать ни своего старшего брата Бориса ни трех его сестер.

В 2005 году Марина Александровна прислала из Буэнос-Айреса горсть земли с могилы Сергея Сергеевича, которую мы рассыпали на могиле его брата Бориса в Москве, тем самым заочно выполнив одно из желаний «Мичмана Русского Флота».

Из воспоминаний Сергея Сергеевича Аксакова.

История иконы Святителя Николая Чудотворца.

Краткая история Иконы Свт. Николая Мир-Ликийских Чудотворца. Записано со слов ныне покойной баронессы Александры Богдановны Мейендорф, по памяти.

Однажды, ночью 1917 года, когда бушевала распропагандированная русскими революционерами и иностранными агентами распущенная матросская банда, оставшаяся без убитых ими же офицеров, раздался стук в окно одной из дач вблизи Гельсингфорса, принадлежащей русскому офицеру, успевшему бежать от большевиков из Петрограда. Хозяин, подойдя к окну, ужаснулся, увидев матросскую фуражку.

Матрос, однако, заверил его, что не пришел со злом и просил открыть ему двери. Вошед-ши, он благопристойно приветствовал хозяина и сообщил ему: «Я — «образник» с миноносца Российского Императорского Флота. Я принес Вам нашу судовую икону, которую «товарищи» всячески оскверняли и хотели порубить на щепки. Я, Ваше Благородие, верующий и прошу Вас сохранить ее». С тем он удалился, не назвав ни себя, ни корабля с которого он был.

В тридцатых годах баронесса Мейендорф, вырвавшись, наконец, из советского ада, будучи в Финляндии, зашла к упомянутому хозяину дачи, бывшему ее старым хорошим знакомым. Он ей рассказал все вышеизложенное и, вручив эту икону, сказал: «Эта икона должна быть святыней для всех русских военных моряков, оставшихся верными Андреевскому Флагу. Вы едите в Европу, прошу Вас вручить ее первому встреченному Вами морскому офицеру Российского Императорского Флота, которого найдете достойным.

Баронесса Мейендорф, будучи в Зальцбурге (Австрия) в 1946 году передала эту святыню мне. Я тогда жил в лагере для «перемещенных» лиц и в скором времени выехал в Аргентину, тут я доложил все вышеизложенное старшему из морских офицеров. Тот ответил мне: «Мы сейчас не имеем возможности достойно поместить эту икону. Храните ее бережно и заботьтесь о ней», что я по мере сил и делал.

Теперь, будучи одинок, придя в преклонный возраст, и страдая многими болезнями, я решил эту нашу морскую святыню передать на вечное хранение в старейшую в Южной Америке церковь, имеющую к тому же придел Свт. Николая Мир-Ликийских Чудотворца.

Примечания.

1.    Свт. Николай Чудотворец всегда считался особым покровителем Российского Императорского Флота. Каждый корабль при вступлении в строй получал икону «судового образа».

2.    На малых кораблях, где не было постоянного священника, назначался исправный, верующий матрос, который должен был заботиться о судовом образе, зажигать перед ним лампаду, а по приезде священника — прислуживать ему. Этот матрос назывался «образник».

3.    Прошу молить настоятеля Храма Св. Троицы о моей грешной душе. Имя мое Серпй.

23.11.1978 года, Буэнос-Айрес.

Лагерные воспоминания — 1.

Никогда из памяти моей не изгладится пережитое там. Но особое место в этих воспоминаниях принадлежит обыкновенному и довольно потрепанному окну. В нем были сломаны задвижки и из него всегда дуло, а летом в него влетали пыль и мухи. Из него открывался чудесный вид на главную площадь и улицу, ведущую к церкви и школе. Это окно многое знает; оно видело и дни тревоги и отчаяния и светлые радости майских дней. Сколько разных мыслей, то черных и назойливых, как мухи, то ярких и смелых, как радуга, повисли в нем. Целыми днями, с тоской и надеждой хоть издали, на миг увидать любимую, смотрел я в него. Я ждал, когда она пойдет из школы домой, и гадал: пойдет ли одна, веселая ли будет, посмотрит ли в мою сторону. Из

ревности, мне всегда хотелось, чтобы она шла одна, но было хорошо, если по дороге к ней пристраивалась какая-нибудь старушка. Тогда они шли медленно, а иногда останавливались, и можно было долго, долго смотреть. Я, правда, хоть и не очень сильно, ревновал и к старушкам. В мою сторону она смотрела редко и даже, как мне казалось, проходя, отворачивалась. Выждав момент, я выходил на крыльцо и глядел ей вслед, уходящей мимо моего дома, своей деловой быстрой походкой. Но иногда она задерживалась с кем-нибудь у крыльца, и приходилось делать вид, что я очень спешу куда-то по делу. Потом я возвращался к окну и оставался со своими мыслями до следующего дня. Окно было моим другом и посредником, оно одно знало мою тайну. Потом оно стало моим сообщником, и мы увидели лучшие времена. Она уже всегда, проходя, украдкой взглядывала на нас и чаще задерживалась перед нами на площади. Окно говорило мне: «Вот видишь, не все так мрачно, как мы думали». И я любовно вытирал его грязной чернильной тряпкой.

Пришел май, и с ним она пришла к окну. Нас стало трое. Окно передавало ничего не значащие слова, но оно трепетало от тех флюидов, что их сопровождали. Через окно передавались банки с супом, но с ними летело мое сердце. Иногда она в забывчивости бралась рукой за окно. После ее ухода я целовал это место.

Однажды окно передало пропуск, и она уехала. Настали дни тревожного ожидания. Посоветовавшись, мы послали телеграмму. Вернувшись, она стала приходить ко мне через дверь, и я охладел к окну. Опечалившись, окно говорило: «Все равно ты не обойдешься без меня. Даже когда ее не будет больше здесь, ты через меня будешь смотреть на те места, где она проходила .»

Уезжая, я пошел проститься с ним. Тусклое и грязное болталось оно на поржавевших петлях. Внутри новые хозяева прилаживали какие-то полки. Болезненно улыбнувшись, оно сказало надтреснутым голосом: «Да, мой друг, все кончается, перевернулась и эта страничка. Бог знает, что будет со мной. Но не забывай никогда той светлой и чистой радости, что мы пережили здесь. Передай и ей мой прощальный привет».

(Описываемое относится к 1946 году. Окно — в канцелярии хозяйственной части.)

Лагерные воспоминания — 2.

Ах, никакие пальмы не заменят мне милых Зальцбургских буков, орешки которых мы так прилежно собирали. Бывало, нападешь на место и сгребешь их целыми пригоршнями, а сам одним глазом смотришь: где мелькнет среди кустов зеленый сарафанчик с темно красным фартуком. Чудный был воздух в Зальцбургских лесах: пьешь всей грудью и не надышишься, как молодое хорошее вино. К вечеру выходим на опушку, и расстилается перед нами бархатный зеленый ковер, да с каким узором! Маринка расправит свои крылья-руки и побежит одна в поле, просто так, от избытка чувств. Сарафанчик надуется, волосы растреплются; на щеках румянец, что твое яблочко, а в глазах небо бездонное с искорками-звездочками. Солнце красным шаром спускается за Гнигльскую колокольню и в вечерних его лучах стайками вьется мошкара — на погоду. И вот далекий одинокий звон плывет из долины, — это ударили благовест к вечерне в нашей лагерной церкви. Как он всегда убогостью своей берет за сердце и тревожит какие-то уснувшие струны.

А вот и лагерь открылся сразу весь, как в панораме. На футбольном поле мечутся дико какие-то фигуры. Кучкой собрались политиканы около радиоузла, и между ними шныряют спекулянты с разным товаром. По пыльной улице поспешает в церковь отец Даниил, в черной камилавочке, сам сгорбленный, а быстрый. Чуть трясется от старости изжелто-белая борода; из прищуренных глазок льется ласка. Увидит ребятенка — обязательно остановит и благословит. Вот уже и «прачкин дом», и мостик через канавку, и уже слышен гугнивый голос дьячка Шевцова. Как хорошо бывало, обновленному природой, войти в Божий Дом и благодарить Его за Его безграничную милость, за то, что Он создал этот чудный мир, и лес, и цветы, и Маринку. Вот и она стоит, и уже совсем другая. Лицо строгое и вдумчивое, глаза устремлены к алтарю и видно, что вся душа ее через них в молитвенном порыве отдается Всемогущему. В эти минуты она так близка и извечно знакома. Откуда я знаю это лицо? Кто это? Мона Лиза, Мадонна Рафаэля? Может быть тургеневская Лиза, или Маргарита Гете? Не все ли равно. Все духовное богатство многовековой культуры слилось в ней и сделало ее прекраснее всех красавиц мира.

Кончилась служба; полутемная церковь быстро пустеет. Только в углу, перед Иконой Богоматери молится Маринка, да копошится у свечного ящика Зубков. Лунным светом серебрится Капуцинская гора, загорелись огоньки в Гнигльском замке. Выхожу за шлагбаум и закуриваю свой «Олд Голд» — «маячок» как говорит Маринка. Вот и она. Идем молча, разговор не клеится, еще не проломлена «стенка». Пьяняще пахнет свежим сеном на тропинке под горой.

—    «Как пойдем?» — «Как хотите». — На спуске: «Осторожней, здесь ямка». Стенка не проламывается. Да и как ее проломить? Маринка такая далекая, как бы чужая. Я знаю, чья она сейчас — Божия; и потому не смею к ней приблизиться. Смею ли вообще? Гоню эти мысли, на все воля Его! Ведь я вымаливал ее у Бога и Господь не отвел ее от меня.

Перекрестились на Распятие и «запрещенной» лесенкой спускаемся вниз. Почти всегда здесь проламывается стенка. Маринка смотрит на меня чудным своим взором и ласково берет за руку. Сердце мое готово выпрыгнуть на крышу. Не замечаем, как доходим до дома и еще кружим вокруг него, как голодные волки.

—    «До завтра?» — «Да, в церкви.» — «Пусть Вам будет хорошо.» — «Спасибо.»

И когда загорится окошко в ее комнате, посылаю ей с темной улицы еще один привет и умиленный иду домой.

—    « Как хорошо жить на свете! Слава Творцу!»

Лагерные воспоминания — 3.

—    Что Вам угодно?

—    Я две недели пролежала в больнице …

—    И?

—    Я хочу получить сахар! На прошлой неделе выдавали по 200 грамм.

—    Вы должны были получить его в больнице.

—    Но там ничего не выдавали!

—    В больнице сахар употребляется в пищу.

—    Какая же там пища, один бульон, а в «Ауфруфе» 200 грамм сахара. Вы должны мне его дать!

—    Сударыня, я ничего сделать не могу. Сахар на Вас не выписан.

—    Жулики! Подавитесь моим сахаром! Найдем и на вас управу..

—    Вон!

—    Как Вы смеете, я на Вас в Си-Ай-Си пожалуюсь!

—    Убирайтесь сейчас же вон! .

Боже мой, почти каждый день одно и то же. Но, слава Богу, уже 6 часов, можно закрывать канцелярию и идти домой. Тушу свет, запираю дверь и выхожу на улицу. Жадно глотаю свежий горный воздух и также жадно оглядываюсь вокруг. Справа на Унтерсберге отчетливо виден крест. Еще правее багряная от заката крепость. Милые горы, как полюбил я вас здесь, в Зальцбурге.

В лагере вечернее оживление. Стоят отдельными кучками, с заговорщицким видом перед хозяйственной частью, лазаретом. По улице гуляет молодежь, девушки, за ними парни, совсем как в деревне.

Как ни стараюсь проскочить быстро и незаметно, но до барака обязательно 2 или 3 раза кому-нибудь попадусь. Вот старик Николич.

—    Здравствуй, как живешь? Ты слышал, весь лагерь переводится в Марокко. Это из авторитетных американских источников! Кстати, Александр Сергеевич дома? (Александр Сергеевич Гершельман — отец Марины — А.К.).

—    Право не знаю, заходи завтра в канцелярию, потолкуем.

Бегу дальше. Вот, наконец, и барак. В мутно-освещенном, грязноватом коридоре наталкиваюсь на Камаева.

—    А, завхоз, здорово, что завтра на обед?

Затаив в душе искренний ответ: «Пошел к черту», с кислой миной мямлю:

—    Суп с галушками.

—    Ох, уморите вы нас этими галушками. Придумали бы что-нибудь другое.

Черта с два здесь придумаешь, когда на эту неделю ничего кроме муки не дали.

Вот и наша 4-я комната. Все дома. За столом, сурово поблескивая очками, Николай Владимирович (Н.В. Аксаков — двоюродный брат Сергея Сергеевича — А.К.) штемпелюет театральные билеты. Против него, красный и пьяный Юрий укладывает в свой чемоданчик американские сигареты, плитки шоколада, туалетное мыло и еще какую-то дрянь. Молчаливый Кука на своей койке возится над починкой обмундирования.

—    Тебя еще не арестовали? — деловито осведомляется рыжий.

—    Слушай, Сергей, ты не можешь посидеть за меня в кассе? Я обещал проводить Лили. — Также деловито осведомляется Николай Владимирович.

—    Нет, я иду в город.

Кука неодобрительно вскидывает глаза.

—    В город? А я заготовил тут 200 граммчиков. Жаль!

—    Прости, Кука, в другой раз.

—    Да этого другого раза не дождешься. Каждый вечер — хвост трубой. Эх, был молодец, да изъездился.

Быстро переодеваюсь и, бросив на ходу: «До свиданья, братцы», бегу. Чтобы скорее вырваться из лагеря — через 2-ю виллу на каменную дорожку. Уже темнеет, и только западная половина замка освещена уходящим солнцем. Почти бегом иду до «Ойсер Штайн». Вот пошел трамвай к Сандре. Штайнсгассе тиха и таинственно освещена скудными огнями маленьких средневековых окон. Когда идешь по ней — охватывает особенное настроение. Кажется, вот выйдет из-за угла укутанная в плащ фигура со шпагой и в шляпе с перьями, а сверху в маленькое оконце выглянет головка в напудренном парике, с мушкой на щеке. Я так живо представляю ее себе — и это Маринка.

Перед старыми средневековыми воротами в город — маленькая площадка с перилами.

Сколько раз мы стояли здесь, часто молча, но сердца наши бились вместе и думали мы об одном. Бесстрастный Зальцах катил свои волны к Дунаю. Он видел много таких как мы. Он помнит кавалеров со шпагами и дам в напудренных париках.

Вот, наконец, наш Крест. Перед Распятием горит лампадка, и в маленькой загородке, такие значительные и прекрасные в вечернем сумраке цветы.

—    Господи, помилуй мя грешного. Господи, спаси и сохрани Маринку. Да будет воля Твоя, но милостив буди нам грешным.

Маленькая церковь в старинном монастыре. В боковом, темном притворе, полуосвещенная странная такая, будто негритянская Мадонна. Там почти никого нет. Но там мы всегда молились вместе, или вдвоем, или порознь. И эта чужая и странная Мадонна больше всех знает и наши радости и наше горе. И потому она всегда будет близка и дорога нам.

Наконец я у цели. Полуразрушенный, но такой дорогой вход. Тринадцать ступенек.

Сердце бьется. Кто дома? Как встретят?

Стук, стук!

—    Да!

Мария Александровна что-то печатает на машинке. Маринка, с ногами на кровати штопает чулки. Александр Сергеевич в отъезде и никого чужих нет. Как хорошо. Как уютно в этой маленькой комнатке, где все дышит Маринкой. Ее иконки, лампадка, книги и капотик, все такое дорогое, нужно. И сама она здесь, чудная, любимая. Какое счастье быть одной из ее необходимых вещей! Всегда быть около нее и быть ей нужным.

Мария Александровна сегодня добра и ласкова. Она сэкономила бутылочку водки и угощает меня. Маринка тоже пригубливает. Присутствие Маринки и ее ласковый взгляд действуют на меня как целая бочка водки. Говорим о лагерных новостях, вспоминаем красочное прошлое. Мария Александровна на минутку выходит в кухню, Маринка смотрит так ласково и тянет ручку. Это торопливое, мгновенное пожатие — такое счастье, такая радость! Кажется, что больше ничего не надо и лучше ничего не может быть.

Но уже 11 часов, надо уходить. Боже, как не хочется. Но Мария Александровна непреклонна. Маринке пора спать. Еще один взгляд, пожатие руки, крепкое, хорошее, и я, счастливый, спускаюсь по 13-ти ступенькам вниз.

Не хочется в лагерь. Иду долго, нарочно кружной дорогой. Вот тут жили Мухины. Здесь я встречал Маринку, возвращавшуюся от них. Сюда Маринка выезжала с Сандриком на прогулку. А вот в этой боковой уличке мы одно время встречались.

В воротах лагеря полицейский в тропическом шлеме, подозрительно смотрит. Узнает, отдает честь.

Лагерь уже спит. Только светятся огоньки перед бараками.

Но у нас в комнате еще свет. Комната проветрена и пуста. Рыжего нет, торгует. Николая Владимировича тоже — провожает Лили. За чисто прибранным столом сидит Кука, читает английский журнал.

—    Здравствуй, старик, я тебя ждал. Теперь, надеюсь, выпьешь рюмашку?

Хозяйственно, аккуратненько приготовлена закуска.

Кука болезненно деликатен. Никаких вопросов.

—    Тебе хорошо? Будем здоровы!

Кука никогда не заговаривает о Маринке, хотя знает многое. А когда меня прорвет и заговорю я, он только скажет:

—    Да, Марина Александровна девушка исключительная, дай Бог ей здоровья! Таких теперь нет.

Мне становится стыдно. Этот одинокий, деликатный человечек тоже хочет ласки и любви. Может быть, я один близок ему сейчас. И он целый вечер ждал меня, любовно приготовив свою любимую настойку и скромную закусь — что Бог послал. Его никто не любит, и серенькая жизнь его беспросветна. Может быть, единственный просвет — была дружба моя — и вот я, если не совсем ушел, то отдалился. Но чувствую, что Кука понимает и сочувствует мне. Потому что это не просто увлечение, которого он не простил бы. Потому что это — Марина.

Однажды Кука спросил: «А она?» — Я ответил: «Не знаю». Кука сказал: «Не важно. Главное ты л-ю-б-и-ш-ь?» — «Да!» — «Так за ее здоровье! И за ее счастье. А ты, если надо будет, для ее счастья пожертвуешь и жизнью!».

Из письма Сергея Сергеевича к Марине Александровне.

08.03.1953 г. Буэнос-Айрес, Аргентина.

Дорогая Маринка!

Поздравляю Вас с Днем Вашего Ангела. Надеюсь, что это письмо попадет вовремя.

Хочу, чтобы в этот день Вам было хорошо. […]

Вы пишете, чтобы я не сердился на кастежан. Невозможно! Они пишут в своих газетах, что со смертью Сталина мы потеряли великого человека, и, что Сталин за 30 лет превратил полудикую страну (Россию) в мировую державу, которая победила непобедимую до сих пор Германию и диктует свою волю всему миру. Думаю, что на этот раз, и Вы рассердитесь. К этому они добавляют, что русский народ переживает эту страшную потерю почти также как они, аргентинцы, пережили смерть Евиты.

Невозможность сейчас же выпороть шомполами этого мерзавца, который написал этот некролог Сталину в партийной правительственной газете, не дает мне спать вот уже две ночи. Старый прохвост Черчилль заявил, что со смертью Сталина, погибла последняя надежда на мир во всем мире! Папа Римский, в трогательном единодушии с «патриархом Всероссийским» Алексием, до последней минуты воссылал моления о здравии «раба Божия, Иосифа». Тут уже и пороть мало. А Вы говорите: «Не сердитесь». Ну да черт с ними. Пусть беснуются. Мне жаль только, что Сталин не успел посадить Черчилля, а, заодно и римского «Первосвященника» в Воркуту (это конц.[ентраци-онный] лагерь за полярным кругом). Впрочем, он, вероятно, вывел бы их «в расход».

Однако, видите, я таки рассердился и письмо получается не именинное. Постараюсь переменить тему. Был в церкви на выноси креста. Служил наш Владыка и пели пасхальный канон. Было бы совсем хорошо если бы не ужасная жара и влажность, стоящая в эти дни. […]

По случаю смерти Сталина была коленопреклоненная молитва о спасении русского народа от Богоборческой власти.

Вот и все наши новости. Милая моя Маринка, пусть Вам будет хорошо. Не думайте ни о чем и верьте в милость Божию. […]

Ваш Сергий.