«А.А. Молчанов — Тысячелетние корни славного русского рода»

Ростово-суздальские и московские тысяцкие

А.А. Молчанов

В процессе создания Древнерусского государства, как известно, весьма заметную роль сыграл скандинавский элемент. Военные предводители и их дружинники, предприимчивые купцы, священники и монахи, многие другие варяги, попадавшие на территорию Восточной Европы, оставались там навсегда и органично вливались в состав многоплеменного и разноязычного населения как Северной, так и Южной Руси. Процесс этот шел активно во второй половине IX ‑ ХI в.в.  Имеющиеся в распоряжении историков письменные и иные источники  позволяют в отдельных случаях проследить судьбы не только ближайших, но и отдаленных потомков обрусевших скандинавских выходцев.

На первое место здесь, конечно, следует поставить княжеский, а позднее и царский, род Рюриковичей, давший нашему Отечеству много славных государей. От него ведут свое начало различные титулованные и нетитулованные дворянские фамилии Российской империи. Отпрысков этого рода по мужской или женской линии можно отыскать ныне на всех обитаемых континентах Земли. Казалось бы, все основные моменты генеалогии Рюриковичей давно должны были быть изучены. Но в действительности тщательное и вполне объективное изучение истоков этого знаменитейшего рода стало возможным только в последние десятилетия, когда, благодаря прежде всего упорному труду отечественных археологов, открылись новые неоспоримые факты, касающиеся ранних скандинавско-восточнославянских контактов в Приладожье и Приильменье.

Существенную помощь здесь оказало и привлечение данных ономастики, в частности выявление круга бытования знакового династийного имени Рюрик (древнескандинавское Хрёрек, т.е. «Славный могуществом»).

Генеалогию еще одного знатного рода скандинавского происхождения, давшего в ХI ‑ первой трети ХIII в. целый ряд посадников Ладоге и Новгороду, удалось реконструировать совсем недавно. Предок всех этих посадников – Рёнгвальд, сын Ульва ‑ выехал на Русь при князе Ярославе Мудром. Он доводился двоюродным братом Ингигерде (Ингигерд), жене Ярослава, и сначала правил, имея титул ярла, областью Гаутланд (Ёталанд) в Швеции.

Не менее высоким статусом обладал, судя по всему, знатный варяг Якун, согласно «Повести временных лет», приглашенный Ярославом Мудрым на Русь в 1024 г. Русский летописец именует его «князем варяжским». Позднее из Скандинавии к тому же Ярославу Мудрому прибыл племянник Якуна ‑ Шимон, сын Африкана. Именно с этих трех имен начинается родословная скандинавско-русского семейства Шимоновичей, о деятельности которого повествуют не только летописи, но и другие письменные источники. К этому семейству, ставшему особенно влиятельным в Северо-Восточной Руси, восходят корни целого ряда знаменитых в истории нашего Отечества дворянских родов, и в частности Аксаковых.

Столь древняя и богатая крупными историческими личностями родословная, конечно, не могла не привлечь к себе внимание исследователей. Изучением ее занимались как профессиональные историки, так и генеалоги-любители, в том числе и в буквальном смысле «кровно» (т.е. по прямому родству) заинтересованные в детальном рассмотрении данного сюжета.

Среди первых встречались предельно осторожные гиперкритики, не считавшие возможным, из-за некоторой неполноты дошедшей до нас, увы, с лакунами средневековой поколенной росписи, говорить о едином родословном древе, восходящем к XI в. Даже теперь можно встретить абсолютного скептика, прямо-таки страшащегося (почти в духе «панического антинорманизма») допустить малейшую возможность наметить прямую линию преемственности между боярством Древней Руки и высшей знатью Московского государства. Но всем им специалисты, использующие современную методику комплексного источниковедения, смогли представить такую аргументацию, с учетом которой непрерывное существование единой родословной «легенды» Шимоновичей, начавшей складываться в XI в. и переходившей затем, вплоть до ее первой официальной письменной фиксации в XVI в., из поколения в поколение, теперь не может быть подвергнуто сомнению.

В феодальном обществе обладание необходимой генеалогической информацией имело для представителей «благородного сословия» большое значение. Сохранение и передача из поколения в поколение сведений об отдаленных, начиная с родоначальника, и более близких предках были зачастую очень важны для поддержания статуса их потомков и правопреемников, какого бы ранга феодалами они не являлись.

Среди родословных «легенд» древнерусских боярских родов в наиболее сохранном виде дошла до нас именно генеалогия Шимоновичей. Из этой устной семейной хроники, первоначальная основа которой дополнялась в течение нескольких столетий, в разное время и по разным поводам заимствовали отдельные сведения составители летописных сводов, авторы литературно обработанных повествований о чудесах и связанных с ними благочестивых деяниях богобоязненных вельмож (таковы «Слово о создании церкви Печерской», «Слово об оковании гроба преподобного Феодосия Печерского» и «Завещание ростовского тысяцкого Георгия Шимоновича», вошедшие позднее в состав «Киево-Печерского патерика» в редакции первой трети XIII в.), агиографы (ср.: «Житие преподобного Сергия Радонежского» Епифания Премудрого, 1417‑1418 гг., и «Житие преподобной Евфросинии Суздальской» инока Григория, второй четверти XVI в.) и даже писатели-публицисты (см. «Историю о великом князе Московском» Андрея Курбского, 1573 г.).

Длительное непрерывное бытование этого развернутого генеалогического предания, опиравшегося на документальные материалы (завещания, ктиторские записи, синодики и др.), но существовавшего как единое целое только в устной форме (что обусловило естественное варьирование отдельных деталей и общего объема изложения в процессе «перманентного редактирования»), завершилось официальной фиксацией его в родословных книгах 40-х годов XVI ‑ конца XVII в. Там генеалогия данного рода предстает в предельно сокращенном, конспективном варианте. Она излагается теперь согласно образцу, принятому для родословных книг как особого вида государственных делопроизводственных документов Российского царства.

В семейной хронике Шимоновичей за XI ‑ XIII вв., реконструируемой на основе анализа содержащих отдельные ее фрагменты различных письменных источников, могут быть вычленены конкретные факты жизни и деятельности представителей знатного рода, надежно утвердившегося в среде древнерусского боярства. О первом по хронологии из этих фактов ‑ прибытии на Русь «князя варяжского» Якуна ‑ уже упоминалось выше.

Якун явился на зов Ярослава Мудрого в очень трудный для последнего момент. В 1024 г., когда Ярослав находился в Новгороде, его младший брат Мстислав Владимирович Храбрый, княживший до того в Тмутаракани, попытался захватить стольный Киев. Киевляне отказались принять Мстислава, и тогда он обосновался в Чернигове. Ярослав Владимирович стал готовиться к войне с братом. Но сначала ему пришлось усмирить волнения в Суздале. Чуть позже, вернувшись в Новгород, Ярослав «послал за море за варягами». При этом он, конечно, рассчитывал в первую очередь на помощь своего тестя ‑ шведского короля Олава Шётконунга. И такая помощь вскоре последовала.

В Новгород прибыл значительный воинский контингент, состоявший из варягов. Во главе его стоял уже упоминавшийся выше «князь варяжский» Якун, явно представитель весьма знатного рода (надо думать, обладавший на родинe титулом ярла – наследственного владетеля значительной по размеру области). Среди окружающих он выделялся своей весьма импозантной внешностью. Всеобщее внимание привлекало его роскошное одеяние и особенно его златотканный плащ.

Соединив свои силы, киевский князь и варяжский предводитель выступили на юг, следуя по Днепровскому пути. Их встреча с ратью Мстислава Храброго произошла осенью 1024 г. у города Листвена на Черниговщине. Ночное сражение закончилось полной победой младшего Владимировича. Ярослав и Якун были вынуждены спасаться бегством, при этом «князь варяжский» бросил свой столь приметный златотканный плащ. Путь их снова лежал в Новгород. Там Ярослав оставался вплоть до заключения с Мстиславом мирного соглашения, согласно которому они разделили Древнерусское государство пополам (границей их владений стал Днепр). А Якун сразу же отправился к себе на родину, где впоследствии и скончался.

О Якуне и его ближайшей родне повествуется в «Слове о создании церкви Печерской», которым открывается «Киево-Печерский патерик» (приводим соответствующий фрагмент в переводе на современный русский язык): «Был в земле Варяжской князь Африкан, брат Якуна Слепого, который лишился своего златотканного плаща, сражаясь на стороне Ярослава с лютым Мстиславом. У этого Африкана было два сына Фрианд и Шимон. И после смерти их отца Якун изгнал обоих братьев из их владений. И пришел Шимон к благоверному князю нашему Ярославу…».

Автор «Слова о создании церкви Печерской», несомненно был знаком с информацией о Якуне, содержащейся в «Повести временных лет». Непосредственно из летописного рассказа заимствована характеристика последнего: « И бе Якун сь леп, и луда бе у него золотом истъкана» (т.е. «И был Якун тот красив, и плащ у него был золотом выткан»), но при этом начальная часть ее оказалась по ошибке переосмыслена и превратилась в эпитет «Слепой».

Нуждаются в комментариях и все четыре личных имени, фигурирующие в приведенном выше пассаже из «Слова о создании церкви Печерской». Якун – древнерусская передача расхожего скандинавского имени Хакон. К сожалению, никого из известных ныне по письменным источникам скандинавов Хаконов, кто жил в 20-х годах XI в. и имел подходящий социальный статус, нельзя отождествить с неудачливым союзником Ярослава Мудрого. Все попытки такого рода, имевшие место, безусловно следует признать неубедительными: не подходят здесь ни ярл Хакон Эйрикссон из рода Сэмингов (племянник датского короля Кнута Могучего и его наместник в Норвегии), ни Анунд (Энунд) - Якоб Шведский из рода Инглингов (сын и наследник Олава Шётконунга, брат Ингигерды).

Таинственный Фрианд (Фриянд) – скорее всего, вовсе не личное имя, а слегка искаженное древнескандинавское слово «фрианди» со значением «родич», «родственник». Шимон – ни что иное, как христианский антропоним Симон с диалектным изменением первого звука (данная фонетическая особенность позволила Ф.А.Брауну связать семью «князя варяжского» Якуна с областью Сёдерманланд в Швеции). Имя Африкан тоже взято из святцев. Поэтому нет никакой надобности выискивать, и тем более реконструировать, для сравнения с ним какие-либо сходные по звучанию формы (типа Афреки - Офреки) в древнескандинавском ономастическом материале.

В «Слове о создании церкви Печерской» приводятся любопытные подробности о жизни Шимона Африкановича, его службе Рюриковичам и благочестивых деяниях. Прибыв на Русь где-то ближе к концу княжения Ярослава Мудрого (умершего в 1054 г), Шимон стал главным сановником при одном из Ярославичей – Всеволоде (родившемся в 1030 г.). Как установил М.Ф.Мурьянов, проанализировав данные о культовых предметах, употреблявшихся в семье Африкана и Шимона, обоим названным варягам довелось какое-то время находиться в Средиземноморье, где они оба и приняли христианство. Не приходится удивляться тому обстоятельству, что крещеный варяг Шимон, возможно бывавший и в Константинополе, оказался затем среди приближенных молодого князя Всеволода Ярославича, женатого на дочери византийского императора Константина IX Мономаха (царствовал в 1042‑1055 гг.).

Дату рождения Шимона можно установить лишь приблизительно. Он был, наверное, старше Всеволода Ярославича, но не намного, и, следовательно, родился в 1020-х годах. На Русь же судьба занесла его в 1040-х годах или в самом начале 1050-х годов. Шимон верно служил своему князю, получившему от отца, Ярослава Мудрого (еще при жизни последнего), в удел Переяславль Южный. Под началом у него находилось до трех тысяч наемных варяжских воинов вместе с чадами и домочадцами, включая и католических священников.

В 1068 г. Шимон участвовал, в числе других русских воевод, в битве с половцами при Альте, где Ярославичи ‑ Изяслав Киевский, Святослав Черниговский и Всеволод Переяславский ‑ потерпели сокрушительное поражение. В благодарность за свое чудесное спасение от смерти в жестокой сече, он сделал богатый вклад в Киево-Печерский монастырь на построение в нем каменного храма. С этого времени Шимон, перешедший со всеми своими близкими и подчиненными из католичества в православие, стал руководствоваться наставлениями преподобных Антония и Феодосия Печерских. В дальнейшем его ктиторская помощь той же обители не прекращалась. Монастырский каменный храм Успения Пресвятой Богородицы, согласно летописным сообщениям, был заложен в 1073 г., завершен в 1077 г., освящен в 1089 г. Шимон, которого его русские воспреемники от купели официально именовали Симоном, позднее оказался первым похороненным в новопостроенном соборе, начавшем функционировать с 1089 г.

Как видно, еще при жизни Шимона-Симона обращенный вместе с ним в православие его юный сын Георгий после трехлетней болезни глаз, полностью лишившей его зрения, исцелился благодаря преподобному Феодосию Печерскому. Это событие произошло не ранее 1068 г._, но и не позже 1074 г., когда скончался преподобный Феодосий.

Георгий (Юрий) Шимонович был одним из самых доверенных лиц Владимира Всеволодовича Мономаха, По данным «Киево-Печерского патерика», ему Мономах поручил быть главным советником при сыне своем Юрии (прозванном впоследствии Долгоруким), отправленном на княжение в Ростово-Суздальскую землю в 1108 г. Данное назначение Георгия Шимоновича вряд ли было случайным. Теперь об этом можно говорить с полной определенностью. К такому выводу приводят данные археологии и лингвистики.

Археологические раскопки в Суздале показали, что среди обитателей этого города где-то в третьей четверти XI в. появилась группа дружинников скандинавского происхождения. В то же время, как установил Б.А.Воронцов-Вельяминов, в топонимии Ростово-Суздальского края, и только там, встречаются названия поселений, производные от личного имени Шимон, уникального для древнерусского именослова. Таковы: два села с названием Шимоново на реке Малый Киржач, село Шимониха на дороге из Ростова в Суздаль, село Шимоново в 20 верстах к югу от Можайска. Все эти топонимические данные, взятые вместе, делают еще более убедительным предположение Б.А.Воронцова-Вельяминова о том, что Шимон был ростово-суздальским тысяцким и приобрел во вверенном ему крае земельные владения.

Правда, здесь следует сделать одно небольшое уточнение: наместничал он там не как воспитатель Владимира Мономаха, а как административное лицо, ответственное непосредственно перед отцом последнего — князем Всеволодом Ярославичем, которому с 1054 до 1093 г. принадлежало Ростовское княжество.

Георгий Шимонович официально именовался «ростовским тысяцким» (по главному центру княжества), но жил в Суздале. Он постарался сохранить связи с Киево-Печерским монастырем, возникшие у его семьи с конца 1060-х годов. Несомненно, не без его участия появился суздальский филиал знаменитой обители ‑ Дмитриевский монастырь. Летопись под 1096 г. упоминает о «дворе монастырском Печерского монастыря» с церковью св. Дмитрия, как уцелевшем при сожжении врагами Суздаля. Составитель «Киево-Печерского патерика» свидетельствует о том, что Дмитриевский храм стал, согласно завещанию тысяцкого Георгия, родовой усыпальницей его потомков, вплоть до правнуков, живших в первой трети ХIII в. С территории бывшего Дмитриевского монастыря в Суздале происходит белокаменный саркофаг ХII в., явно предназначавшийся для погребения в нем очень знатного лица. Предполагается, что в этом саркофаге был похоронен кто-то из членов семьи тысяцкого Георгия.

Однако Георгий Шимонович не ограничивался поддержанием ктиторских отношений с дочерней суздальской обителью. Он послал большое количество серебра и золота в Киев для украшения раки преподобного Феодосия. Ценнейший дар доставили по назначению подчиненный Георгию Шимоновичу боярин Василий и его спутники. Подробный рассказ о доставке сокровища содержится в «Слове об оковании гроба преподобного Феодосия Печерского», включенном в «Киево-Печерский патерик». Краткое упоминание об этих событиях попало в летопись, где оно помещено под 1130 г.

Сохранились сведения и о деятельности Георгия Шимоновича как военачальника. В 1120 г. он участвовал в победоносном походе Юрия Долгорукого на Волжскую Болгарию. Вместе с тем же князем и его союзниками-половцами ходил Георгий Шимонович в 1149 г. на Изяслава Мстиславича Киевского. Когда после этого Юрий Долгорукий занял престол в Киеве (его первое княжение там приходится на 1149‑1151 гг.), он «тысяцкому своему Георгию, как отцу_, передал в управление всю землю Суздальскую». Больше сведений о Георгии Шимоновиче не имеется, и, учитывая, что в самом конце 1140-х годов ему должно было быть уже под 80 лет, логично предположить: умер он около 1150 г. или несколько позднее.

О потомках Георгия Шимоновича в ближайших двух-трех поколениях почти ничего не известно. Составитель «Киево-Печерского патерика» самой ранней редакции ограничился указанием на то, что представители этой виднейшей боярской семьи продолжали жить в Суздале и оставались ктиторами тамошнего Дмитриевского монастыря вплоть до первой трети ХIII в. При этом дается лишь одно небольшое, но очень важное уточнение: в указанное: время жили и действовали правнуки Георгия Шимоновича_. К счастью, благодаря данным других источников, есть возможность хотя бы частично восполнить тот пробел в генеалогии Шимоновичей, который приходится на вторую половину ХII и большую часть ХIII в.

В «Житии преподобной Евфросинии Суздальской» упоминается один из потомков Шимона Африкановича ‑ Мина Иванович, живший в первой трети ХIII в. Данное агиографическое сочинение написано иноком Спасо-Евфимьева монастыря в Суздале Григорием во второй четверти ХVI в., но несомненно опирается на более древние источники. Критический разбор содержащихся в нем сведений и объяснение возникших искажений анахронистического характера содержатся в работе Б.А.Воронцова-Вельяминова. Историческое ядро начальной части жития составляет рассказ о сватовстве богатейшего суздальского вельможи Мины Ивановича из рода Шимоновичей, возможно занимавшего пост тысяцкого, к юной дочери черниговского князя Михаила Всеволодовича ‑ Феодулии (в дальнейшем ‑ инокиня Евфимия). Пятнадцатилетняя княжна в 1227 г. прибыла к своему жениху в Суздаль, но уже не застала его в живых и сделалась монахиней местного Ризположенского монастыря.

Имя жениха княжны Феодулии сохранилось, по-видимому, и в суздальской топонимии. Древнее село Мининское (позднее ‑ пустошь Минино селище) находилось в трех верстах к югу от Суздаля на Владимирской дороге. Оно упомянуто в «данной грамоте» 1453 г.

В.Л.Янин одно время отождествлял Мину Ивановича с князем Святославом Мстиславичем, правнуком Юрия Долгорукого, и относил ему свинцовые вислые печати с изображением св. Мины (на одной стороне) и лично-родового княжеского знака (на другой стороне). Однако позднее он отказался от этой идеи в связи с пересмотром атрибуции соответствующего разряда сфрагистических памятников. Следует добавить, что упомянутые печати, судя по топографии их находок, явно принадлежат к атрибутам власти должностных лиц Новгородской феодальной республики, но никак не Суздальской земли.

Как точно подметил Б.А.Воронцов-Вельяминов, Мина Иванович жил в Суздале как раз в годы составления там «Киево-Печерского патерика», причем именно он и его близкие родичи могли быть информаторами составителя названного сборника, познакомив его со своими семейными преданиями и документами (в том числе с «Завещанием ростовского тысяцкого Георгия Шимоновича»). Но, как нам представляется, есть возможность установить личность еще одного члена той же боярской семьи, тоже жившего в первой трети XIII в. и равным образом принадлежавшего к поколению правнуков Георгия Шимоновича.

Во всех сохранившихся родословных росписях потомков Шимона, переселившихся в последней трети XIII в. в Москву, содержатся имена родоначальников ‑ Шимона Африкановича и его сына Георгия (Юрия), а затем обнаруживается лакуна, как минимум, в одно-два поколения, и лишь потом снова следует непрерывная цепочка имен: Иван ‑ Федор ‑ Протасий и т.д. Хронологический разрыв в стемме, смущавший многих исследователей, теперь уже сам по себе не вызывает удивления, будучи легко объяснимым в конкретном историческом контексте.

Официальная фиксация родословной «легенды» Шимоновичей-Протасьевичей состоялась впервые только в 40-х годах ХVI в. Уже тогда она фигурировала в явно сокращенном виде. Но придавать этому обстоятельству слишком большого значения не приходится. Ведь и в некоторых линиях потомства Рюрика имеются подчас весьма значительные лакуны. Достаточно напомнить в данной связи об удельных смоленских князьях ‑ Ржевских, Фоминских, Березуйских – и их ближайших отпрысках, утративших в большинстве своем княжеский титул. При этом в «родословных легендах» таких отпочковавшихся от Рюрикова дома фамилий всегда сохранялась память о происхождении их от конкретных предков по прямой мужской линии, пусть и не прослеживаемая по всем поколениям. Схожая картина наблюдается и в поколенной росписи Редедичей (потомков побежденного в 1022 г. Мстиславом Тмутараканским касожского князя), тоже сумевших сначала пережить монгольское нашествие, а потом возвыситься при московском дворе.

Однако для нас крайне важно установить, сколь велика в действительности отмеченная лакуна в стемме Шимоновичей-Протасьевичей. Согласно их семейному родословцу и «Житию преподобного Сергия Радонежского» Епифания Премудрого, Протасий Федорович прибыл из Владимира в Москву вместе с князем Даниилом Александровичем и одновременно с целой группой других знатных выходцев из Ростово-Суздальской земли. Даниил Александрович родился в 1261 г. и стал править Московским княжеством где-то в 1270-х годах. Тогда же мог занять при нем пост тысяцкого Протасий. Следовательно, последний мог родиться не позднее 1250 г., скорее всего ‑ в 1240-х годах. А значит, его отец, Федор Иванович, возможно, появился на свет довольно близко к рубежу XII‑XIII вв., то есть вполне годится Мине Ивановичу в младшие современники или даже в младшие братья.

В результате, казавшаяся непоправимо разорванной единая цепь поколений потомков «князя варяжского» Африкана вроде бы смыкается, и число ее звеньев наконец-то определяется более или менее достоверно, хотя одно из них (четвертое по счету) остается пока безымянным (см. генеалогическую таблицу).

Протасий Федорович, ставший основателем целой «династии» московских тысяцких, носил, судя по всему, и другое имя ‑ Вельямин (искаженное Вениамин), которое повторилось позже в его потомстве (так звался праправнук Протасия, он же дед Ивана Федоровича Аксака ‑ непосредственного родоначальника Аксаковых). Он прожил долгую жизнь. Будучи первым сановником в княжеском окружении, Протасий пользовался авторитетом и среди иерархов церкви. Не случайно митрополит Петр незадолго до кончины (последовавшей 21 декабря 1326 г) назначил своим душеприказчиком этого вельможу. Выполняя последнюю волю покойного владыки, тот принял сразу же активное участие в церковном строительстве. Предполагается иногда, что Протасий завершил в 1340 г. постройку каменного собора в московском Богоявленском монастыре (ставшем позднее родовой усыпальницей его потомков), а умер около 1341 г. Но достоверные сведения на сей счет отсутствуют и с полной уверенностью можно говорить лишь о том, что он был еще жив в 1327 г. Возможно именно благодаря Протасию в Москве получил официальное покровительство и обрел популярность культ черниговских мучеников ‑ святых страстотерпцев Михаила и Федора.

Анализ подмосковной топонимии, дополненный археологическими данными, позволяет составить представление об обширных земельных владениях Протасия и его потомков в XIV в. К числу таковых относились не менее семи вотчин и еще целый ряд отдельных сел и деревень в разных уголках Московского княжества. В столице Протасьевичи также владели землей. Им принадлежал комплекс дворов внутри Московского Кремля, в его юго-восточной части ‑ в районе Спасских и Тимофеевских ворот.

О деятельности ближайших потомков Протасия Федоровича на протяжении XIV в. писали многие историки. Эта тема уже разработана достаточно подробно (насколько позволяют наличествующие источники) и далее мы остановимся лишь на самых главных событиях семейной истории Протасьевичей в указанный период.

После смерти Протасия-Вельямина Федоровича его семья сохранила свое высокое положение при дворе московских князей. Сын его Василий Протасьевич был тысяцким при князе Симеоне Ивановиче Гордом (1340‑1353 гг.). Судя по всему, он скончался, как и его государь, во время опустошительной эпидемии чумы 1353 г.

Представитель следующего поколения Протасьевичей-Вельяминовых, Василий Васильевич, занимал с 1357 г., при следующем московском князе ‑ Иване Ивановиче Красном (1353‑1359 гг.), тот же пост, что его отец и дед. В начальный период княжения Дмитрия Ивановича (будущего Донского), с 1359 по 1366 г., он вместе с митрополитом Алексием фактически управлял государством. Василий Васильевич скончался 17 сентября 1374 г. (как схимник Варсонофий) и был погребен в семейной усыпальнице в Богоявленском монастыре. Вдова его Мария (дочь видного московского боярина Михаила Александровича) в 1389 г. крестила княжича Константина, младшего сына Дмитрия Донского.

Выдвигалась в разных вариантах гипотеза о том, что близость тысяцких Вельяминовых к московским князьям на протяжении всего XIV в. определялась, кроме всего прочего, еще и их тесными родственными связями с семьей Калиты. Сам князь Иван Данилович якобы был женат в первый раз на дочери Протасия Федоровича.

На самом деле о первой жене Калиты достоверно известно лишь то, что звали ее Еленой и родила она четырех сыновей (Симеона ‑ в 1317 г., Даниила ‑ в 1319 г., Ивана ‑ в 1326 г., Андрея ‑ в 1327 г.), а умерла ‑ в 1331 г. Наиболее правдоподобной является версия о том, что отцом ее был смоленский князь Александр Глебович.

Высказывалась и другая, на первый взгляд, более приемлемая, ввиду ее определенной аргументированности, догадка. Согласно ей, жена Ивана Ивановича Красного, княгиня Александра, приходилась дочерью тысяцкому Василию Протасьевичу. В пользу наличия таких традиционных (уже не в одном, а даже в двух подряд поколениях) прямых матримониальных связей московских князей с семьей Протасьевичей-Вельяминовых истолковывался тот факт, что Симеон Гордый и Иван Красный называли своих тысяцких, соответственно отца и сына, «дядями». Однако, как разъяснил В.А.Кучкин, в указанных случаях «дядя» ‑ это всего лишь почетное наименование старших бояр, бывших воспитателями своих государей.

Отметим вдобавок, что если бы тысяцкие Вельяминовы и Даниловичи Московские находились в столь близком родстве, как допускают авторы упомянутых гипотез (при этом Симеон Гордый оказался бы по материнской линии внуком Протасия, а Дмитрий Донской ‑ его правнуком), данное обстоятельство вряд ли ускользнуло бы от внимания местных летописцев (но те об этом молчат), и уж наверняка отразилось бы в семейном родословце Протасьевичей (там на сей счет тоже нет ни слова).

Летописные и иные свидетельства о первом по знатности боярском семействе Москвы XIV в. отмечают важнейшие вехи его насыщенной бурными событиями жизни. После смерти Василия Васильевича Вельяминова в 1374 г. новым тысяцким никто назначен не был. Но один из младших братьев покойного высшего сановника, Тимофей Васильевич, обладал званием окольничего, имевшим тогда почти столь же большое значение. Он был не только крупным администратором (его имя фигурирует в документах 1371‑1389 гг.), но и выдающимся военачальником. 11 августа 1378 г. Т.В.Вельяминов участвовал в сражении на Воже, где было наголову разгромлено ордынское войско. Двумя годами позже он был среди тех, кто вел русские полки на Куликово поле. Его единственный сын Семен умер бездетным.

Племянники Тимофея, сыновья тысяцкого Василия Васильевича, оставили по себе разную память. Старший из них, Иван, недовольный утратой его семьей сана тысяцкого, на получение которого он рассчитывал, стал врагом московского князя (своего государя Дмитрия Ивановича, будущего Донского) и был им позднее казнен в Москве на Кучковом поле (30 августа 1379 г). Потомки Ивана Васильевича оказались в опале и захудали.

Микула (Николай) Васильевич женился в 1366 г. на Марии, дочери князя Дмитрия Константиновича Суздальско-Нижегородского и стал, таким образом, свояком Дмитрия Донского (ведь последний тогда же обвенчался с другой дочерью того же князя – Евдокией Дмитриевной). Он был в 1370-х годах наместником в Коломне. Участвовал в качестве воеводы коломенского полка в Куликовской битве и погиб там (8 сентября 1380 г.).

Полуект (Полиевкт) Васильевич погиб по трагической случайности (упал с колокольни). Его дочь Евпраксия (в монашестве Евфросиния) вышла в 1406 г. замуж за князя Петра Дмитровского (сына Дмитрия Донского), умерла в 1467 т.

На службе у князей из дома Калиты успешно подвизались потомки двух братьев тысяцкого Василия Васильевича и окольничего Тимофея Васильевича Вельяминовых ‑ Федора Воронца и Юрия Грунки. Воронцовы сначала были боярами удельных князей. Но в первой половине XVI в. они возвысились при московском дворе и там прочно заняли место в Боярской думе.

Внуки и правнуки Юрия Грунки опирались, как видно, на удельные связи. Они имели земельные владения в Дмитровском уделе. Напомним, что Вельямин Андреевич, внук Юрия Васильевича Грунки, был троюродным братом Евпраксии Полуектовны, жены князя Петра Дмитриевича Дмитровского. Внуком Вельямину Андреевичу приходился Василий Федорович Вельяминов, боярин княжившего в Дмитрове в 1462‑1472 гг. Юрия Васильевича, сына Василия II Темного. А младшим братом этого Василия Федоровича был живший в середине XV в. Иван Федорович Вельяминов, по прозвищу Аксак (тюркское «хромой», «хромец»). От него и пошли русские дворяне Аксаковы.