«Кучкин В. А. — Вельяминовы на службе у московских князей в XIV — начале XV вв.»

Обращаясь к ранней истории рода Воронцовых и Вельяминовых, мы можем наблюдать конкретные проявления такой поддержки со стороны отдельных представителей этой фамилии. Так, окольничий Тимофей Васильевич, третий внук московского тысяцкого Протасия, в 1378 г. командовал флангом русских войск в битве с татарами на р. Воже. Второй сын тысяцкого В. В. Вельяминова Микула погиб в 1380 г. на Куликовом поле. Единственный сын Тимофея окольничего Семен возглавил осенью 1382 г. дипломатическую миссию от Дмитрия Донского к митрополиту Киприану, переждавшему  в Твери нападение на Москву хана Тохтамыша. Сам Тимофей Васильевич участвовал не только в войне, но и в крупных политических акциях. Он был первым среди бояр, бывших свидетелями при составлении первой душевной грамоты великого князя Дмитрия Ивановича (будущего Донского) в 1372 г. В тексте второй душевной грамоты 1389 г. Дмитрия Донского Тимофей Васильевич назван вторым среди бояр-послухов после литовского князя Д. М. Боброка-Волынского, но во главе московских бояр некняжеского происхождения. Это означало не только большое доверие к окольничему, а затем боярину со стороны великокняжеской власти, но и политическую поддержку Тимофеем Васильевичем своего государя, поскольку великокняжеские душевные грамоты-завещания преследовали цели сохранения и умножения тех земельных владений, прав, привилегий и норм, какими обладал собственно великий князь по сравнению со всеми остальными членами московского княжеского дома, лишь мечтавшими о подобном. В той же душевной грамоте 1389 г. великого князя Дмитрия Ивановича на пятом месте среди послухов указан боярин Иван Федорович, племянник Тимофея Васильевича, единственный сын Федора Воронца.

Но не на военном и не на дипломатическом поприщах приобрели известность, высокое общественное положение и благосостояние в XIV — начале XV вв. представители рода Воронцовых и Вельяминовых. Из их числа выдвигались московские тысяцкие, которые не только управляли Москвой во время отсутствия великих князей, но и отвечали за воспитание их сыновей-наследников. Повседневным же и главным их занятием было решение не военных, как считает подавляющее большинство современных историков, а хозяйственных вопросов. Уже первое упоминание Протасия в древнейшей редакции Жития митрополита Петра рисует его человеком, распоряжавшимся финансовыми средствами и знавшим, как их расходовать. Митрополит дает Протасию «влагалище, еже на устроение церкви и на поминание своея памяти, и прочая домы церковныя приказа», т. е. вручает ему мешок, сосуд или короб с деньгами или с драгоценностями, твердо зная, что Протасий сумеет организовать и оплатить строительство Успенского собора в московском Кремле, раздать священнослужителям корм для поминовения митрополита после его кончины и озаботиться о митрополичьем хозяйстве в целом («домы церковныя приказа»). Характерно, что Петр не передает под начало Протасия своих военных слуг, что было бы естественно, если бы тысяцкий был предводителем войска.

Другое упоминание Протасия в Житии Сергия Радонежского Епифания Премудрого связано с переселением родителей Сергия, их детей и родственников из Ростова в Московское княжество, в волость Радонеж. Говоря о дяде Сергия Анисиме, Епифаний Премудрый пишет, что «Онисима же глаголют с Протасием тысяцкым пришедша [въ] тую же весь, глаголемую Радонhжь…А намhстника постави (великий князь. — В. К.) въ ней Терентиа Ртища, и лготу людем многу дарова, и ослабу обhщася тако же велику дати. Ея же ради льготы събрашяся мнози, яко же и ростовьскыа ради нужа и злобы разбhгошяся мнози». Этот рассказ нельзя трактовать как свидетельство перехода тысяцкого Протасия из Ростова на жительство в Москву, что предлагал в свое время Б. А. Воронцов-Вельяминов. Переезд ростовцев в Московское княжество датируется, как уже говорилось, 1332 г. Протасий, по свидетельству Жития митрополита Петра, был в Москве уже в конце 1326 г. Зачем же тогда приезжал в Радонеж в 1332 г. Протасий? Епифаний Премудрый неслучайно пишет о многих льготах и великих «ослабах», которые предоставил и обещал  предоставить радонежским новопоселенцам Иван Калита. При этом князь должен был действовать через своих доверенных лиц: тысяцкого Протасия и наместника Терентия Ртища. Роль первого сводилась, по-видимому, к отбору т. н. служних людей для княжеского хозяйства и контролю над ними. Так можно думать на основании грамоты 1363-1374 гг. великого князя Дмитрия (будущего Донского) новоторжцу Евсевке, который, как было написано в грамоте, «идеть ис Торъшку в мою воч(и)ну на Кострому». Евсевка получал «ослабу» от уплаты всяких налогов и торговых сборов, но был обязан давать князю «оброка на год 5 куницъ». В конце грамоты указывалось: «А приказалъ есмь его б[л]юсти дядё сво[е]му Василью тыс(я)ць[к]ому». Это — неоднократно упоминавшийся выше внук Протасия тысяцкий В. В. Вельяминов. Очевидно, что тысяцкий контролировал деятельность тех переселенцев, которые принимались на княжескую службу и поставляли нужную продукцию или сырье (по грамоте 1363-1374 гг. — меха) княжескому хозяйству.

Хотя во многих исторических трудах фигурирует сын Протасия тысяцкий Василий, его деятельность никак не характеризуется. Исследователи обычно пользуются свидетельствами родословных книг, а там кроме имени Василий и указания, что его отцом был Протасий, никаких сведений о нем нет. Правда, в свое время С. Б. Веселовский был совершенно уверен в том, что в договоре великого князя Симеона с братьями — древнейшем сохранившемся договоре московских князей между собой — упоминался сын Протасия Василий с обозначением его должности — тысяцкий. Ссылаясь на «Собрание государственных грамот и договоров», где был напечатан этот документ, исследователь писал: «Издатели читают: «Василий…тысяцьский». Нет сомнения, что следует прочесть: «Василий Вельяминович (или Протасьевич) тысяцьский». Убежденность, отсутствие сомнений — качества, может быть, и  весьма здравые, но суждения требуют доказательств. Оригинала договора С. Б. Веселовский не видел. Оригинал же дошел до нашего времени в очень дефектном состоянии. Еще в XVII в. архивисты отмечали, что в договоре «писма не знать», что грамота «ветха, вся изодралась», а в XVIII столетии перед первой публикацией договора констатировалось, что «средина грамоты почти вся истлёла, такъ что мёстами и розобрать нелзя». Поэтому уже в первых изданиях 1775 и 1813 гг. договора Симеона с братьями отсутствовавшие и непрочитанные места обозначались отточиями. Издание 1813 г. было подготовлено в 1811 г., и только война с Наполеоном не позволила опубликовать договор Симеона с братьями раньше. В войну 1812 г. при эвакуации документов Московского архива Министерства иностранных дел текст договора пострадал еще больше. Это наглядно видно из сопоставления существующего в настоящее время окончания текста договора Симеона с братьями, где упоминается тысяцкий Василий, с окончанием текста издания 1813 г.

4. На семь на всемь целовали есмы кр(е)стъ межи собе у отня гроба, по любви, в правду. А туто были Пе

3. тръ архимандритъ московьскии, Филимонъ архимандритъ переяславский, Василий…..ты

2. сяцьскии, Михаило Олександрович…..Вас(и)льевич, Вас(и)лии Окатьевичь, Онанья околнич…..

1. Иванъ Михайловичь

Сохранившиеся слова и буквы набраны древнерусским алфавитом и выделены жирным шрифтом. Подчеркнутые буквы указывают на их сохранность, но на перемещение в другое место грамоты. Простым шрифтом набраны слова и буквы, которые есть в издании 1813 г. и которые к настоящему времени утрачены. Утраты составляют около 44% приведенного текста. Для удобства анализа текст разделен на строки соответственно оригиналу договора. Чтобы наборная строка в исследовании совпадала со строкой рукописной, приходится прибегать к шрифту малого размера. Нумерация строк идет снизу вверх. Общепринятая нумерация строк сверху вниз оказывается невозможной из-за того, что в середине договорной грамоты ее хранители, пытаясь устранить существовавшие дефекты, то сливали наличествовавшие начала и концы разных строк (при полной утрате их середин) в одну строку, то разъединяли части одной строки, то выклеивали оторвавшиеся фрагменты бумажного листа с текстом в междустрочные пространства, нарушая тем самым как последовательность изложения, так и последовательность строк. Поэтому правильного  подсчета количества строк документа сделать нельзя, возможна лишь локальная нумерация. Окончание строки 2 и начало строки 1 даны условно, поскольку первые буквы строки 1 и последние буквы строки 2 не сохранились, но судя по размерам утраченного, о чем речь пойдет ниже, их должно было быть 24.

По приведенной цитате из договора Симеона с братьями наглядно видно, что более всего от времени пострадали низ и правая часть бумажного листа, на котором был написан текст соглашения. Внизу в строке 1 сохранились лишь фрагменты 4-х букв, расположенных под 5, 6, 7 и 12 буквами строки 2. Начало строки 1 не просматривается. Зато начала строк 2, 3 и 4 видны, хотя в строке 2 первая буква «с» представлена незначительным фрагментом верхней части буквы. Первые буквы в строках 4-2 расположены строго по вертикали друг под другом, причем первая буква «н» в строке 4 начинает новое предложение. Такие особенности расположения текста свидетельствуют о том, что левый край грамоты не пострадал, в принципе он сохранился таким, каким был в XIV в. Однако правый край документа оказался сильно разрушенным даже по сравнению с тем состоянием, в каком пребывал договор в XVIII — начале XIX вв., когда там были потери текста в конце строк 1 и 3, что было отмечено отточиями в изданиях 1775 и 1813 гг. Если измерять расстояние от последних сохранившихся букв «и» и «и» в строках 2 («Вас(и)лии») и 3 («[арх]имандри») до конца бумажного листа, на котором написан текст договора между Калитовичами, то на этом расстоянии должен разместиться текст размером в 24 буквы. В строке 4 от последней буквы «о» («по») до конца строки утрачен фрагмент бумажного листа, на котором могло разместиться 22 буквы. В издании 1813 г. пространство от буквы «о» строки 4 до букв «тръ», которыми начинается строка 3, заполнено текстом в 24 буквы («любви въ правду а туто были пе»), хотя возможно, что буква «ъ» была добавлена публикаторами XIX в., соблюдавшими при издании орфографические нормы своего времени. Это означает, что расчет сделан правильно (вероятная разница в 1-2 буквы несущественна) и издатели 1813 г. верно прочитали и воспроизвели текст, существовавший в их время. Но в строке 4 есть не только потери, но и прибавления. Теперь там в середине строки вместо букв «и собе у» читаются буквы «вальев», над которыми между буквами «в» и «а» при увеличении видны остатки выносной буквы «с» («вас(и)льев»). Получающееся при этом чтение «целовали есмы кр(е)стъ меж вас(и)льев отня гроба» явно бессмысленно. Очевидно, что фрагмент бумажного листа со словом «вас(и)льев» попал явно не на свое место, но находился где-то рядом. И тут нельзя не вспомнить о пропуске в расположенной под строкой 4 строке 3, где после слова «Василии» публикаторы 1813 г. поставили отточие, указывавшее на отсутствие текста. По смыслу чтение «вас(и)льев» здесь вполне подходит, поскольку может указывать на Василия Васильевича, который должность тысяцкого исполнял. Однако слово «вас(и)льев» написано вверху фрагмента, высота которого равна высоте двух строк и междустрочного пространства ниже второй строки. Под словом «вас(и)льев» никакого текста нет. Следовательно, к строке 3 такой фрагмент отнесен быть не может, потому что в противном случае в нем должны были бы отразиться фрагменты текстов двух, а не одной строки. Фрагмент может быть отнесен или к строке 2, или к строке 1 договора, под которыми было уже чистое пространство (для строки 2 это верно для ее окончания). Действительно, в строке 2 перед последним сохранившимся словом «Вас(и)лии» читаются буквы «ич», которые вместе с попавшим не на свое место чтением «вас(и)льев» дают вполне законченное слово «вас(и)льевич». Отчество «Васильевичь» было напечатано публикаторами 1813 г.

Но что же тогда было пропущено после ясно читавшегося в XVIII и в начале XIX вв. и утраченного теперь в строке 3 договора Симеона с братьями слова «Василий»? Следует напомнить, что вместе с этим словом исчез текст общим размером в 24 буквы. Если посчитать число букв, воспроизведенных в издании 1813 г.: «тъ переяславский, Василий…..ты», то их будет ровно 24. Следовательно, никакого места для написания отчества тысяцкого Василия в оригинале договора Калитовичей не было. Почему же появилось отточие в 1813 г.? Дело в том, что строка 3 в конце действительно имела дефект, часть бумажного листа была вырвана. Это отметили первые издатели договора Симеона с братьями в «Древней российской вивлиофике», не смогшие понять, как надо читать окончание следующего за пропуском слова, первое в строке 2 грамоты. Они читали его как  «Чяцьскiй». Такое чтение делало невозможным понимание того, какие буквы ему предшествовали и были утрачены в конце строки 3. Но сотрудники канцлера Н. П. Румянцева, готовившие к изданию «Собрание государственных грамот и договоров», сумели правильно прочитать первые буквы в строке 2 — «сяцьскии». Тогда стало ясно, что это окончание слова «[ты]сяцьскии», тем более, что о существовании тысяцкого Василия они знали из летописей. Утрата была восстановлена, но отточие — указание на ее наличие — по инерции оставлено. Это и вводило в заблуждение исследователей. На самом деле пропуска отчества Василия между словами  «Василий» и «[ты]сяцьскии» не было. Василий тысяцкий фигурировал в договоре Симеона с братьями без отчества, как упомянутый в том же договоре через строку «Онаньa околнич[ии]» или Василий тысяцкий в более поздней грамоте Евсевке новоторжцу.

Под Василием же тысяцким договора Калитовичей можно разуметь как тысяцкого Василия Протасьевича, так и его сына тысяцкого Василия Васильевича. Кто же из них назван в соглашении сыновей Ивана Калиты? Есть одна маленькая деталь, проливающая свет на поставленный вопрос. После имени Василия тысяцкого в договоре назван «Михаило Олександрович». Московский боярин с таким именем известен и летописям. В частности, под 1358 годом в них сообщалось, что великий князь Иван Иванович «што бояре были на Рязани Михаило, зять его Василеи Васильевич, а тhхъ в Ордh принял». Василий Васильевич — это В. В. Вельяминов, который после 1358 г. известен как тысяцкий. В летописном сообщении он назван на втором месте после Михаила, который был тестем В. В. Вельяминова. В более раннем договоре Симеона Гордого с братьями несколько странно было бы видеть молодого Василия Васильевича Вельяминова на первом месте, а годящегося ему в отцы боярина Михаила — на втором. Скорее Василий тысяцкий договора — это Василий Протасьевич Вельяминов. Данное соображение может быть подкреплено еще одним наблюдением.

В настоящее время между сохранившимися в строке 2 договора Симеона с братьями словами «Олександрович» и «ич Вас(и)лии» текст отсутствует. Часть его (буквы «вас(и)льев»), как говорилось выше, ошибочно вклеена в строку 4. Без учета этой части на пустом пространстве между словами «Олександрович» и «ич Вас(и)лии» может разместиться 14-15 букв. Из-за небрежной реставрации грамоты в данном месте образовались искусственные разрывы между бумажными частями. В разрывах может поместиться 3 буквы. Следовательно, реально в строке 2 отсутствует текст размером в 12-13 букв. 6 из них восстанавливаются по вклейке в строке 4 («вальев», буква «с» написана над строкой). Выясняется, что имя человека, имевшего отчество Васильевич, состояло примерно из 6-7 букв. Он был несомненно знатного рода, если его имя стояло третьим среди свидетелей заключения договора между сыновьями Ивана Калиты. Среди современников Симеона Гордого самым знатным боярином, носившим имя Василий, по которому получил свое отчество третий свидетель договора, был тысяцкий Василий Протасьевич. Его старшего сына звали Василием. Его имя писалось в 7 букв, если писалось в тексте полностью, или в 5 букв, если писалось с надстрочной буквой «с». И в том, и в другом случае это имя вполне вписывается в размер той лакуны, которая возникла в тексте договора после слова «Олександрович». Поэтому появляются серьезные основания видеть в третьем свидетеле договора Симеона с братьями Василия Васильевича Вельяминова. Но тогда ясно, что Василий тысяцкий этого договора — Василий Протасьевич Вельяминов. Как видно, в свое время научная интуиция не подвела С. Б. Веселовского, но доказательства его утверждения оказываются сложными.

Договор Симеона с братьями долгое время датировался временем сразу после смерти Ивана Калиты, т. е. 1340 г. Поэтому содержание договора расценивалось как простая фиксация норм и отношений, существовавших при Калите между его сыновьями. Выяснилось, однако, что договор был составлен в 1348 г., после 8 лет правления Симеона Гордого, и отразил изменения, происшедшие при этом князе.

В договоре 1348 г. впервые и единственный раз из всех московских договорных грамот XIV-XV вв. встречается упоминание тысяцкого: «А что ся оучинить просторожа от мене или от васъ, или от моего тыс(я)цьского, и от наших намёстниковъ, исправа ны оучинити, а нелюбьa не держати». Речь идет о тысяцком великого князя, а им, как выяснилось, был Василий Протасьевич, и о его промахах, приведших к ущербу (простороже). Ущерб наносился удельным князьям — братьям великого князя, а не ему самому. В противном случае весьма странно звучал бы призыв Симеона к самому себе об исправе и «нелюбьa не держати». Некоторые исследователи полагали, что речь идет о военных промахах, поскольку в их представлении тысяцкий был руководителем военных сил. Но упоминание в статье договора вместе с тысяцким княжеских наместников, а не воевод, требование не враждовать, не гневаться, а договариваться, указывает на то, что промахи совершались в мирное время. Чего же они касались?

Одно из главных условий мирного соглашения 1348 г. между сыновьями Ивана Калиты выражено в статье 8 договора: «А что есмы съступилися тобё на старёишинство [полтамги и нама] полтамги да тобё соколничии путь, и садовници, да конюшии путь, и кони ставити [в стане]х, и ловчии путь, то же и по томъ на старёишии путь, кто буд(е)ть старёишии, тому полтамги, а молодшимъ двумъ полтамги, а опроч(ь) того все на трое, и бортници въ пере[вар]ахъ и Добрятинскаa борть». Выясняется, что младшие братья уступили великому князю Симеону право на получение половины таможенных сборов и на целый ряд «путей» — отраслей государственного княжеского хозяйства. Уступка удельных князей была вынужденной, сделанной под нажимом старшего брата. Такое заключение вытекает из условия договора о будущем «путей». После смерти Симеона все «пути» и еще медовое хозяйство (бортники в переварах и Добрятинская борть) должны были вернуться от великого князя в общую собственность Калитовичей и разделены на три равные части.

Договор свидетельствует и о другом ущербе, понесенном удельными князьями. Из-за большой дефектности договорной грамоты, механической утраты многих частей ее текста это свидетельство приходится восстанавливать не совсем обычным способом. Текст статьи 22 соглашения, который сейчас можно прочитать точнее, чем в XVIII-XX вв., фиксирует договоренность между Калитовичами относительно положения служних людей: «А которых люд(ии) отець наш, княз(ь) великии, выимал из слу[ж]них люд(ии) в [далее утрачен текст размером в 8—9 букв; возможно чтение иную службу с выносной буквой ж — В. К.], тё так и знають свою службу, в которую кто уряженъ, а намъ ихъ к собё не приимати». Этот достаточно ясный текст позволяет понять смысл предшествующей статьи 21, текст которой сохранился значительно хуже: «А которыи люди по нашим волостемъ выиманы нын[h]…..намъ к собё не приимати». Очевидно, что в статьях 21-22 речь идет о людях, занятых в княжеских хозяйственных службах. Сначала речь ведется о служних людях, переведенных в эту категорию недавно, а затем о людях, «уряженных» в различные службы давно, еще Иваном Калитой, отцом договаривавшихся князей. Относительно недавних служних людей сказано, что они «по нашим волостемъ выиманы нын[h]». Это означает, что с Звенигородского и Серпуховского уделов братьев Симеона Ивана и Андрея рекрутировались люди в княжескую службу, и таких людей удельные князья уже не имели права требовать себе назад («намъ к собё не приимати»). Понятно, что если целый ряд «путей» княжеского хозяйства находился в руках одного великого князя Симеона и для функционирования «путей» вербовались люди из волостей уделов, это наносило существенный ущерб младшим Калитовичам. А поскольку ущерб (просторожа) исходил и от тысяцкого, именно Василия Протасьевича, ясно, что он имел непосредственное отношение к великокняжескому хозяйству, к  занятым там служним людям.

Судя по другим статьям договора 1348 г. соглашению предшествовали бурные события, протест против действий великого князя и его тысяцкого, который возглавил брат Симеона Иван. Князя Ивана поддержал великокняжеский боярин Алексей Петрович Хвост Босоволков, возможно, рассчитывавший занять  место тысяцкого. Но великий князь Симеон сумел найти компромисс с братьями, им были сделаны определенные уступки, признаны некоторые ошибки тысяцкого Василия Протасьевича, которые привели к простороже, но его деятельность в целом была поддержана, ведь она была направлена  на увеличение великокняжеского благосостояния. Василию Протасьевичу и его сыну, тоже Василию, было оказано полное доверие включением их в состав бояр-послухов договора 1348 г. Алексея же Петровича Хвоста Босоволкова постигла жестокая кара. Он был объявлен крамольником, лишен имущества и права служить всем князьям московского княжеского дома.

Василий Протасьевич Вельяминов пережил Симеона Гордого. Последний в своем завещании приказал проявлять особую заботу о тысяцком Василии как воспитателе своих детей. Василий Протасьевич умер между 1353 и началом 1357 г., уже в правление великого князя Ивана Ивановича. Место тысяцкого оказалось вакантным. По нормам наследственного права его должен был занять Василий Васильевич Вельяминов, сын В. П. Вельяминова. Но этого не произошло. Новый великий князь Иван не избыл своего старого «нелюбья» к скончавшемуся тысяцкому и его потомству. Василий Васильевич должности отца не получил. Тысяцким был назначен Алексей Петрович Хвост Босоволков, давний доброхот теперь уже великого князя Ивана Ивановича. И тогда произошли события, которые потрясли Москву. Ночью 3 февраля 1357 г. тысяцкий Алексей Хвост был убит. «Оубиение же его дивно нhкако и незнаемо, аки ни от к[ог]о же, никимь же, токмо обрhтеся лежа на площади. Нhции же рекоша, яко втаю свhтъ сотвориша и ковъ коваша на нь, и тако всhхъ общею доумою, да яко же Андрhи Боголюбыи от Кучьковичь, тако и сии от своеа дроужины пострада» — отметил современник-летописец. Действительно, устранение тысяцкого, второго после князя лица в княжестве, которому доверялось старейшинство в столице при отсутствии князя, требовало от заговорщиков большой организованности и продуманности мельчайших деталей. В результате все было сделано без шума, без свидетелей, тело убитого было не подброшено к какому-нибудь окруженному глухим забором кремлевскому двору, откуда могли что-то услышать или даже увидеть, а оставлено на площади, все улики преступления были уничтожены. Летописец передал ходившие в его время разговоры о загадочном убийстве, но правды никто не узнал. Однако, о причинах возникновения заговора и убийства Алексея Хвоста можно догадываться. Конечно, их можно свести к обиде Василия Вельяминова и его родственников на княжеское решение о назначении Алексея Хвоста. Но физическое устранение Хвоста не давало Вельяминовым твердых гарантий в том, что великий князь назначит преемником Хвоста старшего сына Василия Протасьевича. Думается, что существовали более глубокие причины. Вскрываемое договором 1348 г. наступление великокняжеской власти на права, имущество и людей удельных князей осуществлялось, конечно, не только тысяцким. В этой связи показательно одно из распоряжений предсмертного завещания 1353 г. Симеона Гордого, не находящее аналогий в завещаниях других московских князей: «А что б(у)д(у) судилъ [ег]да великомъ княженьё и в отч(и)нё въ своеи на Москвё, или мои боaре, или боaрьскиё люд(и), а того вы, братьa моa, не восчинаите». От судов делались отчисления судьям, а многие суды были неправедными, но выносившими решения в пользу великого князя, и Симеон запрещал пересматривать их приговоры.  Просторожа Ивану Ивановичу, когда он был удельным звенигородским князем, наносилась и такими судами. Назначение на должность тысяцкого Алексея Петровича Хвоста, в свое время боровшегося против великокняжеского произвола и знавшего, как проявлялся этот произвол, должно было вызвать явное беспокойство у бояр и их людей, осуществлявших политику Симеона Гордого. Речь могла идти об отмене прежних судебных решений, возвращении имущества потерпевшим, репрессиях в отношении неправедных судей. И Алексей Хвост был устранен. Хотя поиски его убийц велись длительное время, видимо, вплоть до конца марта 1357 г., результатов они не давали. Подозрение, естественно, падало на Василия Васильевича Вельяминова, в котором видели преемника его отца, а потому естественного врага А. П. Хвоста Босоволкова. Страсти накалялись по мере того, как расследование ни к чему не приводило. И тогда «тое же зимы по послёдьнемоу поути болшии бояре московьскые того ради оубииства отъехаша на Рязань съ женами и зъ дётьми». Последний зимний путь можно относить к концу марта, до этого срока и должно было проводиться следствие. Число больших московских бояр, выехавших с семьями из Москвы, неизвестно, но среди них, как выясняется из последующего летописного рассказа, находились Василий Васильевич Вельяминов и его тесть Михаил Александрович. Выехавшие отправились не куда-нибудь, а к потенциальному врагу великого князя Ивана Ивановича рязанскому князю Олегу, который в 1353 г. захватил у Ивана Ивановича волость Лопастну.

Отъезд богатой и влиятельной части московского боярства не мог не вызвать беспокойства у великого князя Ивана Ивановича. И когда в конце 1357 или в начале 1358 г. он вместо с другими русскими князьями был в Орде у нового ордынского хана Бердибека и встретил там В. В. Вельяминова и Михаила Александровича, то договорился с ними о возвращении. Летописное известие 1358 г. о приезде Ивана Ивановича в Москву вместе с Михаилом и зятем его Василием Васильевичем было приведено выше.

Василий Васильевич получил должность тысяцкого и стал воспитателем старшего сына великого князя Ивана Ивановича Дмитрия, как в этом можно было убедиться при рассмотрении грамоты новоторжцу Евсевке. Последняя свидетельствует, что тысяцкий продолжал выполнять хозяйственные функции. Об этом же говорит и состав документов части архива В. В. Вельяминова, обнаруженный в 1843 г. в московском Кремле. Среди них есть материалы, касающиеся только хозяйственной и финансовой, но отнюдь не военной деятельности тысяцкого. Важно отметить, что наряду с грамотой новоторжцу Евсевке, который был поручен заботам В. В. Вельяминова, в архиве хранилась грамота другому новоторжцу — Микуле Андрееву сыну Смолина, написанная собственноручно окольничим Тимофеем Васильевичем. Это указывает на то, что представители рода Воронцовых и Вельяминовых в XIV в. действовали сообща, вместе выполняя княжеские поручения однотипного характера, проявляя внимание к лицам определенных категорий.

Свидетельством коллективных действий потомков тысяцкого Протасия в хозяйственной сфере служит меновная грамота Дмитрия Донского с чернецом Саввою, который, как показал С. З. Чернов, был монахом московского Симонова монастыря. Великий князь получил от Саввы село Воскресенское Верх-Дубенское, а сам отдал за него монастырек Спаса-Преображения у оз. Медвежьего, озера Медвежье Верхнее и Медвежье Нижнее, а также 5 бортных деревень. Детальный историко-географический анализ содержания этой грамоты дал С. З. Чернов. Он показал, что речь в ней идет о землях на окраине древнего московского Пехорского стана, на которых в первой половине XIV в. возникло княжеское бортное хозяйство. Со стороны великого князя в обмене приняли участие три лица: «А меняли бояре Иван Федоровичь, Семен Тимофеевичь, Кузьма казначей». Относительно того, кто был боярин Иван Федорович, мнения исследователей разделились. И. А. Голубцов полагал, что речь идет о Иване Федоровиче Кошкине, который по его мнению был послухом и в первой (1372 г.), и во второй (1389 г.) душевных грамотах Дмитрия Донского и был жив еще в 1425-1427 гг. С. М. Каштанов посчитал, что «это отождествление неприемлемо», поскольку даже в 1407-1408 г. И. Ф. Кошкин признавался человеком молодым и неопытным. В Иване Федоровиче меновной грамоты С. М. Каштанов предложил видеть Ивана Федоровича Воронца, хотя обоснование своему предложению привести не сумел. Дело в том, что современником Ивана Федоровича Воронца и сподвижником Дмитрия Донского был еще один Иван Федорович — Собака Фоминский, в котором С. Б. Веселовский видел послуха обеих душевных грамот Дмитрия Донского. Однако С. З. Чернов, исходя из порядка перечисления послухов в этих грамотах, сумел показать, что послухом был Иван Федорович Воронец. В таком случае именно его надо видеть в Иване Федоровиче меновной грамоты.

Упомянутый после Ивана Федоровича Семен Тимофеевич идентифицируется сравнительно легко. Это единственный сын окольничего Тимофея Васильевича Семен, двоюродный брат Ивана Федоровича Воронца.

Несомненный интерес представляет и третий с великокняжеской стороны участник сделки —казначей Кузьма. Публикаторы и комментаторы меновной грамоты пишут о нем как о казначее великого князя. Пишут, естественно, на основании общих соображений: если сделка проводилась по приказу великого князя, то в ней со стороны великого князя должны были принимать участие только его люди. Между тем, у окольничего Тимофея Васильевича был родственник, который мальчиком остался сиротой и воспитывался Тимофеем Васильевичем. Когда воспитанник достиг совершеннолетия, то он удостоился чести сидеть за одной трапезой с окольничим, «помалh же и казначеи бывает его имhнiю». Звали этого казначея Козьма (Кузьма). Совпадение имени и должности заставляет видеть в Кузьме казначее меновной грамоты Козьму казначея — «сродника» окольничего Тимофея Васильевича. В таком случае можно утверждать, что обмен землями между великим князем Дмитрием Ивановичем и чернецом Саввою был осуществлен тремя представителями рода Воронцовых и Вельминовых. Эти трое несомненно выполняли хозяйственные функции, играя роль руководителей в великокняжеском хозяйстве: они выменяли своему князю село, отдав за него монастырек, земельные и водные угодья, а также часть великокняжеского бортного промысла. Впоследствии этот промысл (5 деревень) был возвращен в великокняжескую собственность.

Участие в обмене земель, происходившем в годы правления Дмитрия Донского, проливает дополнительный свет на биографию казначея Кузьмы. Дело в том, что казначей Кузьма — это знаменитый впоследствии Кирилл Белозерский, основатель широко известного Кирилло-Белозерского монастыря. Из его Жития, написанного Пахомием Логофетом в 1462 г., спустя 35 лет после смерти Кирилла, извлекаются не только сведения о светском имени последнего, его родстве с окольничим Тимофеем и должности казначея. Пахомий Логофет сообщает о пострижении Кузьмы в монахи вопреки желанию его воспитателя и господина Тимофея Васильевича. Первый постриг Кузьма принял от Стефана Махрищского, «сего пришествiе оувhдhвъ Козма, течеть оубо с радостiю къ нему, много бо время преиде, отнели же ожидаше его». Из пояснения Пахомия Логофета следует, что Кузьма был давно знаком со Стефаном Махрищским. Последний, как свидетельствует его Житие, после основания Троицкого монастыря на р. Махре оставил его и ушел на Север, где построил еще один Троицкий монастырь — Авнежский. Лишь через несколько лет по призыву Дмитрия Донского Стефан вернулся на старое место. Очевидно, что Кузьма познакомился со Стефаном до его ухода в вологодские пределы. Стефана хорошо знал и окольничий Тимофей Васильевич, что видно из дальнейшего повествования Жития Кирилла Белозерского. В этих знакомствах Стефана Махрищского нет ничего удивительного. Ведь Стефанов монастырь на р. Махре находился в том самом районе переяславских земель, где по актам XV в. лежали владения потомков Юрия Грунки и Вельяминовых, не попавших в родословные книги. От села Скнятиново, упоминаемого в одном из этих актов XV в., Махрищский монастырь отделяли по прямой всего 7,5 км.

Установление данного факта влечет за собой и признание факта другого. Если Кузьма приходился «сродником», как говорит Пахомий Логофет, окольничему Тимофею, значит предки неродословных Вельяминовых жили на переяславской земле по меньшей мере в первой половине XIV в., а М. Ф. Вельяминов, С. Г., М. Г. и И. Г. Вельяминовы, фигурирующие в актах XV в., действительно оказываются родственниками московских Протасьевичей.

Еще одной интересной деталью в биографии Козьмы-Кирилла является то обстоятельство, что, приняв постриг от Стефана Махрищского, он принял второй постриг от Федора, настоятеля московского Симонова монастыря, и стал монахом этого монастыря. Видимо, деловые контакты с Симоновым монастырем, проявившиеся при составлении рассмотренной выше меновной грамоты, где был назван «Кузьма казначей», помогли уже не Кузьме, а Кириллу попасть в этот монастырь.

Пребывание Кузьмы-Кирилла в Симонове монастыре позволяет пролить свет на время составления меновной грамоты представителей Дмитрия Донского с чернецом Саввою. Пахомий Логофет сообщает, что наставником Кирилла в Симоновом монастыре стал Михаил, позднее избранный смоленским епископом. Михаил был поставлен на смоленскую кафедру в конце 1383 г. Следовательно, меновная грамота позже 1383 г. составлена быть не могла. С другой стороны, определение в грамоте Семена Тимофеевича как боярина ведет ко времени после 1378 г., поскольку принимавший участие в битве на р. Воже отец Семена Тимофей Васильевич назван при описании сражения  окольничим, а сын ранее отца боярином стать не мог. Таким образом, твердые хронологические рамки составления меновной грамоты — 1378-1383 гг. Это время, когда в Московском княжестве уже не было тысяцких. Их функции были распределены между другими людьми. Но показательно, что исполнение некоторых из таких функций сохранялось за представителями рода Воронцовых и Вельяминовых и они исполняли их сообща.

Выполнял хозяйственные поручения великого князя и самый младший брат последнего московского тысяцкого В. В. Вельяминова Юрий Грунка. Это следует из текста правой грамоты, выданной около 1416 — 1417 гг. великим князем Василием Дмитриевичем московскому кремлевскому Чудову монастырю на земли монастырского переяславского села Филипповского. В ходе судебного разбирательства спора о землях, на которые претендовали местные жители и Чудов монастырь, чудовский старец Дионисий показал, что «посылал, г(о)с(поди)не, ты, княз(ь) великии, сего году своего боaрина Юрьa Васил(ь)евич(а) да Тимоф[е]a Очкасова; инh, г(о)с(поди)не, ту землю очистив, и отъhхали к с(вя)т(о)му Михаилу архимандриту aкиму к селу к Филиповьскому по давному отводу…». Боярин Ю. В. Грунка не только провел границы чудовских земель по старым межам, но и «очистил» земли, очевидно, изгнав незаконных насельников. Этими данными исчерпываются сведения источников о службе московским князьям старших поколений Воронцовых и Вельяминовых. Исходя из этих сведений можно попытаться дать обобщенную картину раннего прошлого их рода, очищенную от позднейших легендарных наслоений и разного рода неточностей.

История рода Воронцовых и Вельяминовых свидетельствует о его давнем (по меньшей мере с XIII в.) существовании и связи с владимирскими князьями — главными правителями в Северо-Восточной Руси. С выделением после смерти Александра Невского из Владимирского княжества Московского одна из ветвей рода перешла в Москву. По-видимому, это была младшая ветвь, которая не знала своего родоначальника и помнила только ближайших предков Протасия и его самого. О Протасии сохраняли память в XVI в. и  читали о нем в Житии митрополита Петра.

В молодом Московском княжестве младшая ветвь Вельяминовых заметно преуспела. В распоряжении исследователей нет данных, в состоянии ли были первые московские князья Даниил Александрович и его старший сын Юрий организовать в Московском княжестве свое достаточно крупное хозяйство, которое насчитывало бы тысячу или более служних людей, или Даниил и Юрий ограничивались несколькими сотнями таких людей, во главе которых стояли сотские. Но при Иване Калите большое великокняжеское хозяйство уже существовало. И во главе его был поставлен получивший должность тысяцкого Протасий. Представители рода Вельяминовых и далее руководили великокняжеским хозяйством, оставаясь московскими тысяцкими на протяжении почти полувека (с небольшим перерывом, когда тысяцким стал Алексей Хвост Босоволков). Московские Вельяминовы превратились в могущественную и влиятельную фамилию, затмившую своих владимирских родственников и породнившуюся даже с Рюриковичами. Микула Васильевич Вельяминов был свояком Дмитрия Донского, женатым на Марии, старшей дочери нижегородского великого князя Дмитрия Константиновича. Петр, пятый сын Дмитрия Донского, женился на Евпраксии, внучке тысяцкого В. В. Вельяминова. С этой фамилией не смог справиться даже великий князь Иван Иванович, отец Дмитрия Донского, вынужденный просить о возвращении в Москву отъехавших было от него в 1357 г. в Рязань В. В. Вельяминова и его тестя Михаила Александровича.

Но когда поступок отца решил повторить его старший сын Иван, отъехавший в 1375 г. в Тверь, дело приняло кровавый оборот. Иван был казнен, а должность тысяцкого упразднена. И дело тут не только и не столько в людских симпатиях и антипатиях. При Дмитрии Донском территория Московского княжества увеличилась более, чем в четыре раза, и ведение хозяйства на этой территрии оказалось в руках московского тысяцкого. Охотник Евсевка переселялся из Торжка в Кострому, но его опекал тысяцкий  В. В. Вельяминов, отец и дед которого никогда не распоряжались на землях Торжка и Костромы. Возраставший потенциал тысяцких делал их опасными даже для великокняжеской власти, и эта власть ликвидировала сам институт тысяцких.

С исчезновением тысяцких не исчезали хозяйственные задачи. Их стали решать путные бояре, впервые фиксируемые договором 1389 г. Дмитрия Донского с Владимиром Серпуховским. Исполнение таких задач по-прежнему поручалось представителям рода Воронцовых и Вельяминовых. Их деятельность в XIV — начале XV вв. наглядно свидетельствует о том, что участие боярства в хозяйственном строительстве было его немаловажной функцией и определенным вкладом в развитие средневекового общества, проявлявшимся в создании и расширении особых княжеских «путей» и формировании такой социальной прослойки, как различные категории служних людей.